П. Рикер

Основная тема моей лекции состоит в следующем: я хотел бы рассмотреть совокупность социальных наук с точки зрения конфликта методов, местом рождения которого является теория текста, подразумевая при этом под текстом объединенные или структурированные формы дискурса (discours), зафиксированные материально и передаваемые посредством последовательных операций прочтения. Таким образом, первая часть моей лекции будет посвящена герменевтике текста, а вторая - тому, что я назвал бы, в целях исследования, герменевтикой социального действия.

Герменевтика текста

Я начну с определения герменевтики: под герменевтикой я понимаю теорию операций понимания в их соотношении с интерпретацией текстов; слово "герменевтика" означает не что иное, как последовательное осуществление интерпретации. Под последовательностью я подразумеваю следующее: если истолкованием называть совокупность приемов, применяемых непосредственно к определенным текстам, то герменевтика будет дисциплиной второго порядка, применяемой к общим правилам истолкования. Таким образом, нужно установить соотношение между понятиями интерпретации и понимания. Следующее наше определение будет относиться к пониманию как таковому. Под пониманием мы будем иметь в виду искусство постижения значения знаков, передаваемых одним сознанием и воспринимаемых другими сознаниями через их внешнее выражение (жесты, позы и, разумеется, речь). Цель понимания - совершить переход от этого выражения к тому, что является основной интенцией знака, и выйти вовне через выражение. Согласно Дильтею, виднейшему после Шлейермахера теоретику герменевтики, операция понимания становится возможной благодаря способности, которой наделено каждое сознание, проникать в другое сознание не непосредственно, путем "пере-жива-ния" (re-vivre), а опосредованно, путем воспроизведения творческого процесса исходя из внешнего выражения; заметим сразу, что именно это опосредование через знаки и их внешнее проявление приводит в дальнейшем к конфронтации с объективным методом естественных наук. Что же касается перехода от понимания к интерпретации, то он предопределен тем, что знаки имеют материальную основу, моделью которой является письменность. Любой след или отпечаток, любой документ или памятник, любой архив могут быть письменно зафиксированы и зовут к интерпретации. Важно соблюдать точность в терминологии и закрепить слово "понимание" за общим явлением проникновения в другое сознание с помощью внешнего обозначения, а слово "интерпретация" употреблять по отношению к пониманию, направленному на зафиксированные в письменной форме знаки.

Именно это расхождение между пониманием и интерпретацией порождает конфликт методов. Вопрос состоит в следующем: не должно ли понимание, чтобы сделаться интерпретацией, включать в себя один или несколько этапов того, что в широком смысле можно назвать объективным, или объективирующим, подходом? Этот вопрос сразу же переносит нас из ограниченной области герменевтики текста в целостную сферу практики, в которой действуют социальные науки.

Интерпретация остается некой периферией понимания, и сложившееся отношение между письмом и чтением своевременно напоминает об этом: чтение сводится к овладению читающим субъектом смыслами, заключенными в тексте; это овладение позволяет ему преодолеть временное и культурное расстояние, отделяющее его от текста, таким образом, что при этом читатель осваивает значения, которые по причине существующей между ним и текстом дистанции были ему чужды. В этом крайне широком смысле отношение "письмо-чтение" может быть представлено как частный случай понимания, осуществляемого посредством проникновения в другое сознание через выражение.

Такая односторонняя зависимость интерпретации от понимания как раз и была долгое время великим соблазном герменевтики. В этом отношении Дильтей сыграл решающую роль, терминологически зафиксировав хорошо известную противоположность слов "понимать" (comprendre) и "объяснять" (expliquer) (verstehen vs. erklaren). На первый взгляд мы действительно стоим перед альтернативой: либо одно, либо другое. На самом же деле речь здесь не идет о конфликте методов, так как, строго говоря, методологическим можно назвать лишь объяснение. Понимание может в лучшем случае требовать приемов или процедур, применяемых тогда, когда затрагивается соотношение целого и части или значения и его интерпретации; однако как бы далеко ни вела техника этих приемов, основа понимания остается интуитивной по причине изначального родства между интерпретатором и тем, о чем говорится в тексте.

Конфликт между пониманием и объяснением принимает форму истинной дихотомии с того момента, как начинают соотносить две противостоящие друг другу позиции с двумя различными сферами реальности: природой и духом. Тем самым противоположность, выраженная словами "понимать-объяснять", восстанавливает противоположность природы и духа, как она представлена в так называемых науках о духе и науках о природе. Можно схематично изложить эту дихотомию следующим образом: науки о природе имеют дело с наблюдаемыми фактами, которые, как и природа, со времен Галилея и Декарта подвергаются математизации; далее идут процедуры верификации, определяющиеся в основе своей фальсифицируемостью гипотез (Поппер); наконец, объяснение является родовым термином для трех различных процедур: генетического объяснения, опирающегося на предшествующее состояние; материального объяснения, опирающегося на лежащую в основании систему меньшей сложности; структурного объяснения через синхронное расположение элементов или составляющих частей. Исходя из этих трех характеристик наук о природе, науки о духе могли бы произвести следующие почленные противопоставления: открытым для наблюдения фактам противопоставить знаки, предложенные для понимания; фальсифицируемости противопоставить симпатию или интропатию; и наконец, что может быть особенно важно, трем моделям объяснения (каузальной, генетической, структурной) противопоставить связь (Zusammenhang), посредством которой изолированные знаки соединяются в знаковые совокупности (лучшим примером здесь является построение повествования).

Именно эта дихотомия была поставлена под вопрос с момента рождения герменевтики, которая всегда в той или иной степени требовала объединять в одно целое свои собственные взгляды и позицию своего оппонента. Так, уже Шлейермахер стремился соединить филологическую виртуозность, свойственную эпохе просвещения, с гениальностью романтиков. Точно так же несколько десятилетий спустя испытывал трудности Дильтей, особенно в своих последних произведениях, написанных под влиянием Гуссерля: с одной стороны, усвоив урок "Логических исследований" Гуссерля, он стал акцентировать объективность значений по отношению к психологическим процессам, порождающим их; с другой стороны, он был вынужден признать, что взаимосвязь знаков придает зафиксированным значениям повышенную объективность. И тем не менее различие между науками о природе и науками о духе не было поставлено под сомнение.

Все изменилось в XX веке, когда произошла семиологическая революция и началось интенсивное развитие структурализма. Для удобства можно исходить из обоснованной Соссюром противоположности, существующей между языком и речью; под языком следует понимать большие фонологические, лексические, синтаксические и стилистические совокупности, которые превращают единичные знаки в самостоятельные ценности внутри сложных систем независимо от их воплощения в живой речи. Однако противопоставление языка и речи привело к кризису внутри герменевтики текстов только по причине явного перенесения установленной Соссюром противоположности на различные категории зафиксированной речи. И все же можно сказать, что пара "язык- речь" опровергла основной тезис дильтейевской герменевтики, согласно которому любая объяснительная процедура исходит из наук о природе и может быть распространена на науки о духе лишь по ошибке или небрежности, и, стало быть, всякое объяснение в области знаков должно считаться незаконным и рассматриваться в качестве экстраполяции, продиктованной натуралистической идеологией. Но семиология, примененная к языку вне зависимости от ее функционирования в речи, относится как раз к одной из модальностей объяснения, о которых речь шла выше, - структурного объяснения.

Тем не менее распространение структурного анализа на различные категории письменного дискурса (discours ecrits) привело к окончательному краху противопоставления понятий "объяснять" и "понимать". Письмо является в этом отношении неким значимым рубежом: благодаря письменной фиксации совокупность знаков достигает того, что можно назвать семантической автономией, то есть становится независимой от рассказчика, от слушателя, наконец, от конкретных условий продуцирования. Став автономным объектом, текст располагается именно на стыке понимания и объяснения, а не на линии их разграничения.

Но если интерпретация больше не может быть понята без этапа объяснения, то объяснение не способно сделаться основой понимания, составляющей суть интерпретации текстов. Под этой неустранимой основой я подразумеваю следующее: прежде всего, формирование максимально автономных значений, рождающихся из намерения обозначать, которое является актом субъекта. Затем - существование абсолютно неустранимой структуры дискурса как акта, посредством которого кто-либо говорит что-либо о чем-либо на основе кодов коммуникации; от этой структуры дискурса зависит отношение "обозначающее - обозначаемое - соотносящее"- словом, все то, что образует основу всякого знака. Кроме того, наличие симметричного отношения между значением и рассказчиком, а именно отношения дискурса и воспринимающего его субъекта, то есть собеседника или читателя. Именно к этой совокупности различных характеристик прививается то, что мы называем многообразием интерпретаций, составляющим суть герменевтики. В действительности текст всегда есть нечто большее, чем линейная последовательность фраз; он представляет собой структурированную целостность, которая всегда может быть образована несколькими различными способами. В этом смысле множественность интерпретаций и даже конфликт интерпретаций являются не недостатком или пороком, а достоинством понимания, образующего суть интерпретации; здесь можно говорить о текстуальной полисемии точно так же, как говорят о лексической полисемии.

Поскольку понимание продолжает конституировать неустранимую основу интерпретации, можно сказать, что понимание не перестает предварять, сопутствовать и завершать объяснительные процедуры. Понимание предваряет объяснение путем сближения с субъективным замыслом автора текста, оно создается опосредованно через предмет данного текста, то есть мир, который является содержанием текста и который читатель может обжить благодаря воображению и симпатии. Понимание сопутствует объяснению в той мере, в которой пара "письмо-чтение" продолжает формировать область интерсубъективной коммуникации и в этом качестве восходит к диалогической модели вопроса и ответа, описанной Коллингвудом и Гадамером. Наконец, понимание завершает объяснение в той мере, в которой, как об этом уже упоминалось выше, оно преодолевает географическое, историческое или культурное расстояние, отделяющее текст от его интерпретатора. В этом смысле следует заметить по поводу того понимания, которое можно назвать конечным пониманием, что оно не уничтожает дистанцию через некое эмоциональное слияние, оно скорее состоит в игре близости и расстояния, игре, при которой посторонний признается в качестве такового даже тогда, когда обретается родство с ним.

В заключение этой первой части я хотел бы сказать, что понимание предполагает объяснение в той мере, в которой объяснение развивает понимание. Это двойное соотношение может быть резюмировано с помощью девиза, который я люблю провозглашать: больше объяснять, чтобы лучше понимать.

От герменевтики текста к герменевтике социального действия

Я не думаю, что ограничу содержание моей лекции, если буду рассматривать проблематику социальных наук сквозь призму практики. В самом деле, если возможно в общих словах определить социальные науки как науки о человеке и обществе и, следовательно, отнести к этой группе такие разнообразные дисциплины, которые располагаются между лингвистикой и социологией, включая сюда исторические и юридические науки, то не будет неправомочным по отношению к этой общей тематике распространение ее на область практики, которая обеспечивает взаимодействие между индивидуальными агентами и коллективами, а также между тем, что мы называем комплексами, организациями, институтами, образующими систему. Прежде всего я хотел бы указать, благодаря каким свойствам действие, принимаемое в качестве оси в отношениях между социальными науками, требует предпонимания (precomprehension), сопоставимого с предварительным знанием, полученным в результате интерпретации текстов. Далее я буду говорить о том, благодаря каким свойствам это предпонимание обращается к диалектике, сопоставимой с диалектикой понимания и объяснения в области текста.

Предпонимание в поле практики

Я хотел бы выделить две группы феноменов, из которых первая относится к идее значения, а вторая- к идее интеллигибельности. В первую группу будут объединены феномены, позволяющие говорить о том, что действие может быть прочитанным. Действие несет в себе изначальное сходство с миром знаков в той мере, в какой оно формируется с помощью знаков, правил, норм, короче говоря-значений. Действие является преимущественно деянием говорящего человека. Можно обобщить перечисленные выше характеристики, употребляя не без осторожности термин "символ" в том смысле слова, который представляет собой нечто среднее между понятием аббревиатурного обозначения (Лейбниц) и понятием двойного смысла (Элиаде). Именно в этом промежуточном смысле, в котором уже трактовал данное понятие Кассирер в своей "Философии символических форм", можно говорить о действии как о чем-то неизменно символически опосредованном (здесь я отсылаю к "Интерпретации культуры" Клиффорда Геертца). Эти символы, рассматриваемые в самом широком значении, остаются имманентными действию, непосредственное значение которого они конституируют; но они могут конституировать и автономную сферу представлений культуры: они, следовательно, выражены вполне определенно в качестве правил, норм и т. д. Однако если они имманентны действию или если они образуют автономную сферу представлений культуры, то эти символы относятся к антропологии и социологии в той мере, в какой акцентируется общественный характер этих несущих значение образований: "Культура является общественной потому, что таковым является значение" (К. Геертц). Следует уточнить: символизм не коренится изначально в головах, в противном случае мы рискуем впасть в психологизм, но он, собственно, включен в действие.

Другая характерная особенность: символические системы благодаря своей способности структурироваться в совокупности значений имеют строение, сопоставимое со строением текста. Например, невозможно понять смысл какого-либо обряда, не определив его место в ритуале как таковом, а место ритуала - в контексте культа и место этого последнего - в совокупности соглашений, верований и институтов, которые создают специфический облик той или иной культуры. С этой точки зрения наиболее обширные и всеохватывающие системы образуют контекст описания для символов, относящихся к определенному ряду, а за его пределами - для действий, опосредуемых символически; таким образом, можно интерпретировать какой-либо жест, например поднятую руку, то как голосование, то как молитву, то как желание остановить такси и т. п. Эта "пригодность-для" (valoir-pour) позволяет говорить о том, что человеческая деятельность, будучи символически опосредованной, прежде чем стать доступной внешней интерпретации, складывается из внутренних интерпретаций самого действия; в этом смысле сама интерпретация конституирует действие. Добавим последнюю характерную особенность: среди символических систем, опосредующих действие, есть такие, которые выполняют определенную нормативную функцию, и ее не следовало бы слишком поспешно сводить к моральным правилам: действие всегда открыто по отношению к предписаниям, которые могут быть и техническими, и стратегическими, и эстетическими, и, наконец, моральными. Именно в этом смысле Питер Уинч (Winch) говорит о действии как о rule-governd behaviour (регулируемое нормами поведение). К. Геертц любит сравнивать эти "социальные коды" с генетическими кодами в животном мире, которые существуют лишь в той мере, в какой они возникают на своих собственных руинах.

Таковы свойства, которые превращают действие, поддающееся прочтению, в квазитекст. Далее речь пойдет о том, каким образом совершается переход от текста-текстуры действия - к тексту, который пишется этнологами и социологами на основе категорий, понятий, объясняющих принципов, превращающих их дисциплину в науку. Но сначала нужно обратиться к предшествующему уровню, который можно назвать одновременно пережитым и значащим; на данном уровне осуществляется понимание культурой себя самой через понимание других. С этой точки зрения К. Геертц говорит о беседе, стремясь описать связь, которую наблюдатель устанавливает между своей собственной достаточно разработанной символической системой и той системой, которую ему преподносят, представляя ее глубоко внедренной в сам процесс действия и взаимодействия.

Но прежде чем перейти к опосредующей роли объяснения, нужно сказать несколько слов о той группе свойств, благодаря которым возможно рассуждать об интеллигибельности действия. Следует отметить, что агенты, вовлеченные в социальные взаимодействия, располагают в отношении самих себя описательной компетенцией, и внешний наблюдатель на первых порах может лишь передавать и поддерживать это описание; то, что наделенный речью и разумом агент может говорить о своем действии, свидетельствует о его способности со знанием дела пользоваться общей концептуальной сетью, отделяющей в структурном плане действие от простого физического движения и даже от поведения животного. Говорить о действии - о своем собственном действии или о действиях других значит сопоставлять такие термины, как цель (проект), агент, мотив, обстоятельства, препятствия, пройденный путь, соперничество, помощь, благоприятный повод, удобный случай, вмешательство или проявление инициативы, желательные или нежелательные результаты.

В этой весьма разветвленной сети я рассмотрю только четыре полюса значений. Вначале - идею проекта, понимаемого как мое стремление достигнуть какой-либо цели, стремление, в котором будущее присутствует иначе, чем в простом предвидении, и при котором то, что ожидается, не зависит от моего вмешательства. Затем - идею мотива, который в данном случае является одновременно и тем, что приводит в действие в квазифизическом смысле, и тем, что выступает в качестве причины действия; таким образом, мотив вводит в игру сложное употребление слов "потому что" как ответ на вопрос "почему?"; в конечном счете ответы располагаются, начиная с причины в юмовском значении постоянного антицедента вплоть до основания того, почему что-либо было сделано, как это происходит в инструментальном, стратегическом или моральном действии. В-третьих, следует рассматривать агента как того, кто способен совершать поступки, кто реально совершает их так, что поступки могут быть приписаны или вменены ему, поскольку он является субъектом своей собственной деятельности. Агент может воспринимать себя в качестве автора своих поступков или быть представленным в этом качестве кем-либо другим, тем, кто, например, выдвигает против него обвинение или взывает к его чувству ответственности. И в-четвертых, я хотел бы, наконец, отметить категорию вмешательства или инициативы, имеющую важное значение; так, проект может быть или не быть реализован, действие же становится вмешательством или инициативой лишь тогда, когда проект уже вписан в ход вещей; вмешательство или инициатива делается значимым явлением по мере того, как заставляет совпасть то, что агент умеет или может сделать, с исходным состоянием закрытой физической системы; таким образом, необходимо, чтобы, с одной стороны, агент обладал врожденной или приобретенной способностью, которая является истинной "способностью делать что-либо" (pouvoir-faire), и чтобы, с другой стороны, этой способности было суждено вписаться в организацию физических систем, представляя их исходные и конечные состояния.

Как бы ни обстояло дело с другими элементами, составляющими концептуальную сеть действия, важно то, что они приобретают значение лишь в совокупности или, скорее, что они складываются в систему интерзначений, агенты" которой овладевают такой способностью, когда умение привести в действие какой-либо из членов данной сети является вместе с тем умением привести в действие совокупность всех остальных членов. Эта способность определяет практическое понимание, соответствующее изначальной интеллигибельности действия.

От понимания к объяснению в социальных науках

Теперь можно сказать несколько слов об опосредованиях, благодаря которым объяснение в социальных науках идет параллельно тому объяснению, которое формирует структуру герменевтики текста.

1. В действительности здесь возникает та же опасность воспроизведения в сфере практики дихотомий и, что особенно важно подчеркнуть, тупиков, в которые рискует попасть герменевтика. В этом отношении знаменательно то, что данные конфликты дали о себе знать именно в той области, которая совершенно не связана с немецкой традицией в герменевтике. В действительности оказывается, что теория языковых игр, которая была развита в среде поствитгенштейнианской мысли, привела к эпистемологической ситуации, похожей на ту, с которой столкнулся Дильтей. Так, Элизабет Анскомб в своей небольшой работе под названием "Интенция" (1957) ставит целью обоснование недопустимости смешения тех языковых игр, в которых прибегают к понятиям мотива или интенции, и тех, в которых доминирует юмовская казуальность. Мотив, как утверждается в этой книге, логически встроен в действие в той мере, в которой всякий мотив является мотивом чего-либо, а действие связано с мотивом. И тогда вопрос "почему?" требует для ответа двух типов "потому что": одного, выраженного в терминах причинности, а другого - в форме объяснения мотива. Иные авторы, принадлежащие к тому же направлению мысли, предпочитают подчеркивать различие между тем, что совершается, и тем, что вызывает совершившееся. Что-нибудь совершается, и это образует нейтральное событие, высказывание о котором может быть истинным или ложным; но вызвать совершившееся - это результат деяния агента, вмешательство которого определяет истинность высказывания о соответствующем деянии. Мы видим, насколько эта дихотомия между мотивом и причиной оказывается феноменологически спорной и научно необоснованной. Мотивация человеческой деятельности ставит нас перед очень сложным комплексом явлений, расположенных между двумя крайними точками: причиной в смысле внешнего принуждения или внутренних побуждений и основанием действия в стратегическом или инструментальном плане. Но наиболее интересные для теории действия человеческие феномены находятся между ними, так что характер желательности, связанный с мотивом, включает в себя одновременно и силовой, и смысловой аспекты в зависимости от того, что является преобладающим: способность приводить в движение или побуждать к нему либо же потребность в оправдании. В этом отношении психоанализ является по преимуществу той сферой, где во влечениях сила и смысл смешиваются друг с другом.
2. Следующий аргумент, который можно противопоставить эпистемологическому дуализму, порождаемому распространением теории языковых игр на область практики, вытекает из феномена вмешательства, о котором было упомянуто выше. Мы уже отметили это, когда говорили о том, что действие отличается от простого проявления воли своей вписанностью в ход вещей. Именно в этом отношении работа фон Вригта "Интерпретация и Объяснение" является, на мой взгляд, поворотным пунктом в поствитгенштейнианской дискуссии о деятельности. Инициатива может быть понята только как слияние двух моментов- интенционального и системного, - поскольку она вводит в действие, с одной стороны, цепи практических силлогизмов, а с другой стороны, - внутренние связи физических систем, выбор которых определяется феноменом вмешательства. Действовать в точном смысле слова означает приводить в движение систему, исходя из ее начального состояния, заставляя совпасть "способность - делать" (un pouvoir-faire), которой располагает агент, с возможностью, которую предоставляет замкнутая в себе система. С этой точки зрения следует перестать представлять мир в качестве системы универсального детерминизма и подвергнуть анализу отдельные типы рациональности, структурирующие различные физические системы, в разрывах между которыми начинают действовать человеческие силы. Здесь обнаруживается любопытный круг, который с позиций герменевтики в ее широком понимании можно было бы представить следующим образом: без начального состояния нет системы, но без вмешательства нет начального состояния; наконец, нет вмешательства без реализации способности агента, могущего ее осуществить. Таковы общие черты, помимо тех, которые можно заимствовать из теории текста, сближающие поле текста и поле практики.
3. В заключение я хотел бы подчеркнуть, что это совпадение не является случайным. Мы говорили о возможности текста быть прочитанным, о квазитексте, об интеллигибельности действия. Можно пойти еще дальше и выделить в самом поле практики такие черты, которые заставляют объединить объяснение и понимание.

Одновременно с феноменом фиксации посредством письма можно говорить о вписываемости действия в ткань истории, на которую оно накладывает отпечаток и в которой оставляет свой след; в этом смысле можно говорить о явлениях архивирования, регистрирования (английское record}, которые напоминают письменную фиксацию действия в мире.

Одновременно с зарождением семантической автономии текста по отношению к автору действия отделяются от совершающих их субъектов, а тексты- от их авторов: действия имеют свою собственную историю, свое особое предназначение, и поэтому некоторые из них могут вызывать нежелательные результаты; отсюда вытекает проблема исторической ответственности инициатора действия, осуществляющего свой проект. Кроме того, можно было бы говорить о перспективном значении действий в отличие от их актуальной значимости; благодаря автономизации, о которой только что шла речь, действия, направленные на мир, вводят в него долговременные значения, которые претерпевают ряд деконтекстуализаций и реконтекстуализаций; именно благодаря этой цепи выключении и включений некоторые произведения- такие, как произведения искусства и творения культуры в целом, -приобретают долговременное значение великих шедевров. Наконец -и это особенно существенно -можно сказать, что действия, как и книги, являются произведениями, открытыми множеству читателей. Как и в сфере письма, здесь то одерживает победу возможность быть прочитанными, то верх берет неясность и даже стремление все запутать. Итак, ни в коей мере не искажая специфики практики, можно применить к ней девиз герменевтики текста: больше объяснять, чтобы лучше понимать.

Преступность женщин – часть общей преступности, поэтому отражает общие закономерности преступности. Однако женская преступность – это совокупность элементов, образующих относительно самостоятельную подсистему преступности с особенными свойствами.

Преступность женщин отличается от преступности мужчин как количественными, так и качественными показателями. Это выражается в масштабах преступлений, их характере, способах и средствах достижения цели, психологическом отношении преступниц к совершенному деянию, взаимоотношениях с потерпевшими, соотношении корыстных, насильственных и иных видов преступлений, роли, которую выполняет женщина, влиянии на правонарушения семейнобытовых и сопутствующих им обстоятельств. Данные особенности имеют исторический характер и объясняются особенностями социальной роли женщины, ее биологическими и психологическими характеристиками.

Традиционно женщины менее криминально активны, чем мужчины. Преступность мужчин превышает преступность женщин в пять – семь раз, хотя женщин в городах, являющихся центрами сосредоточения преступности, больше, чем мужчин.

Поданным ГИАЦ МВД России за 2011 г., среди всех лиц, привлеченных к уголовной ответственности, 15,3 составляли женщины. Женщины составляют 49 % лиц, занимающихся незаконным оборотом сильнодействующих или ядовитых веществ в целях сбыта. К уголовной ответственности были привлечены 41,5 % женщин за вовлечение несовершеннолетних в совершение антиобщественных действий, 44,9 % – за присвоение и растрату, 11,3 % – за злоупотребление служебным положением, 34,7 % – за преступления против правосудия, 29,1 % – за халатность, 33,5 % – за мошенничество.

Среди женщин-преступниц около 1 % составляют лица, осужденные за убийства, нанесение тяжкого вреда здоровью, около 3 % – за грабежи и разбойные нападения.

Структура женской преступности преимущественно представлена корыстными преступлениями, связанными с профессиональной деятельностью. Насильственные преступления ранее не были характерны для женщин и в основном совершались ими в семейно-бытовой сфере. Жертвами таких преступлений чаще всего становились мужья, сожители, дети и иные близкие родственники. Основные мотивы таких действий – разрешение затянувшихся семейных конфликтов, стремление вырваться из семьи, иногда ревность, корысть.

Традиционно женским преступлением является организация или содержание притонов для занятия проституцией. Криминальная активность женщин отмечается при совершении и таких преступлений, как клевета, оскорбление, ложный донос. Отмечены случаи соучастия женщины при совершении изнасилования.

Изучение статистических данных ГИАЦ МВД России показало, что динамика женской преступности носит волнообразный характер. Среди совершивших преступления в 2000 г. женщины составляли 16,3 %, в 2001 г. – 17,0 %, в 2002 г. – 17,8 %, в 2003 г. – 16,6 %, в 2004 г. – 13,4 %, а в 2005 г. – 13,8 %, в 2006 г. – 15,1 %, в 2007 г. – 15,2 %, в 2008 г. – 16 %, в 2009 г. – 15,92 %, в 2010 г. – 15,8 %, в. 2011 г. – 15,3 %.

Каждая третья-четвертая женщина, отбывающая наказание в исправительных учреждениях, осуждена за совершение насильственного преступления. Среди преступлений против собственности, совершенных женщинами, бо́льшую часть составляют кражи, мошенничества, присвоения или растраты. Процент женщин, совершающих грабежи и разбои, в структуре женской преступности занимает незначительное место. В свою очередь, для мужчин характерно совершение именно краж, грабежей и разбоев, что объясняется большей физической силой, социальными ролями и психофизиологическими особенностями.

Большинство лиц женского пола, совершивших преступления, являлись городскими жительницами. Этот факт объясняется тем, что сельская местность характеризуется более прочными, по сравнению с городом, социальными связями, которые сами по себе являются элементом социального контроля.

Одним из основных показателей женской преступности является ее значительный удельный вес в структуре групповых преступлений, что подтверждается мнением психологов о том, что для женщин характерна склонность к групповому поведению. В группах роль организатора и главного исполнителя отводится мужчине. Женщине, которая является сожительницей или близкой родственницей одного из членов группы, как правило, организатора, отводится второстепенная роль.

Чем моложе преступник, тем чаще преступления совершаются в группе. Женщины, совершившие кражи в группе в основном относятся к возрастной категории 18–29 лет (67 %). Доля женщин в возрасте 30–39 лет составила 15 %, 40-49 лет – 13%, 50-59 лет –4%, 60 и более лет – 1 %.

В последние годы в России произошло значительное омоложение женской преступности. Наблюдается рост женской преступности и среди несовершеннолетних.

Женская преступность обладает высокой степенью латентности (47–54 %). При этом на долю корыстной преступности женщин приходится 75–83 % совершенных преступлений.

Личность преступника была всегда важной проблемой всех наук криминального профиля, и в первую очередь криминологии.

В современную эпоху проблема личности преступника приобрела особую актуальность. Отражая общую ситуацию во всех отраслях научного знания, актуальность именно этой проблемы предопределена прежде всего тем, что без научного познания тех, кто совершает преступления, не возможно эффективно бороться с преступностью в целом.

"Науки криминального профиля исследуют "часть" личности, которая связана с преступным поведением, и эта "часть" личности выступает предметом познания. Личность преступника в криминологии - системная научная проблема в том смысле, что она предполагает исследование собственно личности преступника, преступного поведения, образа жизни преступника, особенностей его социальной среды, связей и отношений". Антонян Ю.М. Изучение личности преступника.-М.,1982,с.5. Исследование личности преступника всегда связано с исследованием преступления, всех его обстоятельств и имеющих значение последствий его действий.

Как отмечают некоторые ученые " путь к суждению о личности преступника идет от внешней стороны совершенного им деяния к отысканию связанной с преступлением его социальной установки или соответствующих качеств и проверки их в более обширной цепи существенных форм его социального поведения или поступков в определенных областях общественной жизни".

Из выше сказанного можно сделать вывод, что для криминологии главное в личности - источники, пути, формы и механизмы формирования ее антиобщественных черт, те особенности которые во взаимодействии со средой или преступной ситуации порождают преступное поведение, иными словами," все то в преступнике, что входит в причинный комплекс преступления."Антонян Ю.М. Изучение личности преступника.-М.,1982,с.6.

При должном знании личности преступника можно объяснить причины совершения преступления. Знание личностных особенностей преступников(в данном случае преступниц) будет содействовать эффективной профилактике преступлений.

При изучении личности преступниц необходимо рассмотреть определенные группы личностных признаков, естественно с учетом определенных черт, которые связаны с половой принадлежностью.

Выборочные криминологические исследования и статистические данные свидетельствуют о том, среди преступников, женщин гораздо меньше, чем мужчин. наиболее крупную группу среди женщин-преступниц занимают лица в возрасте до 30 лет(около 48%). Криминология:Учебник.-М.:Юрист.1995

Общеизвестно закономерность, что среди взяточниц и крупных расхитительниц преобладают лица средних и старших возрастов, из больше и среди женщин-рецидивисток. В возрасте 30 - 40 лет наблюдается наиболее широкое участие женщин в общественном производстве, растут их социальные контакты. В эти годы женщины нередко назначаются на руководящие должности, и иногда это приводит к преступлениям корыстного характера(хищений, взяточничества). Женщины совершившие преступления как правило старше 40 лет, одиноки, что обусловлено распадом их супружеских связей и потерей родителей.

Крупную по численности группу среди женщин совершивших насильственные преступления занимают лица в возрасте 18 - 24 лет, порядка шести пунктов меньше занимают лица в возрасте 30 - - 40лет. Михлин А.С. Общая характеристика осужденных.М.,1990.с.10.

В связи с тем, что к женщинам совершившим преступления проявляется гуманность (если совершены не очень серьезные правонарушения) и становятся они на преступный путь как правило на много позже, чем мужчины, то женщины осужденные к лишению свободы в сравнительном отношении старше, чем мужчины.

По образовательному уровню различные группы женщин-преступниц мало чем отличаются друг от друга. Исследования проводимые Михлиным А.С. показали, что наибольший удельный вес среди преступниц занимают те, у которых законченное среднее образование (свыше 40%). не мало лиц и со средним специальным образованием - почти каждая третья. Как правило образовательный и культурный уровень лиц, совершивших преступление, ниже чем у законопослушных граждан.

По данным статистического отдела Центрального РОВД СГУ ГУ МВД Украины в Крыму к моменту совершения преступления около 40% женщин не имели определенных занятий. Среди несовершеннолетних преступниц велик удельный вес тех, кто не работает и не учится. Но надо признать тот факт, что в связи с современными экономическими тенденциями в нашем государстве растет уровень безработицы, и ряды женщин-преступниц без определенных занятий будут увеличиваться. На сегодняшний день неблагоприятно положение женщин освободившихся из мест лишения свободы, которых как правило не берут на работу, а если и берут, то на самые грязные, тяжелые и мало оплачиваемые. В результате этих факторов соответственно растут ряды женщин-правонарушительниц без определенного места жительства и занятий, что в ряде случаев толкает женщину на совершение нового преступления.

В момент совершения преступления немногим более половины женщин состояли в брачных отношениях. У тех из них, кто в результате осуждения не был наказан к лишению свободы, семья не распалась. У женщин содержащихся в местах лишения свободы сохранилась семья лишь у 22.8%. Михлин А.С. Общая характеристика осужденных.М.,1990,с. 11 Меньше всего женщин состоящих в брачных отношениях среди преступниц совершивших убийство своего новорожденного ребенка." Убийство ребенка происходит как правило в результате неблагоприятных обстоятельств или ранней половой жизни, отсутствием мужа, материальных затруднений, ненадлежащие жизненные условия для воспитания будущего ребенка. Все это способствует тому, что беременная женщина пытается сделать аборт, а если это не удается, то совершает детоубийство. На принятие такого решения могут оказывать влияние лица от которого женщина находится в материальной или иной зависимости: отец будущего ребенка, родители, родственники, знакомые." Антонян Ю.М. Роль конкретной жизненной ситуации в совершении преступления.М.,1973.с.5.

Так К. в возрасте 18 лет познакомилась с Н. и через некоторое время вступила с ним в половые отношения. Он сначала обещал жениться на ней, но затем отказался. К. хотела сделать аборт, но было уже поздно. Боясь родителей и знакомых, о своей беременности К. ни кому не говорила. Роды начались, когда она была на работе в сельском магазине; она убежала в туалет и там родила мальчика, которого сразу же задушила заранее заготовленной капроновой веревкой, завернула в плащ и оставила там же. Сама вернулась на рабочее место, ей стало плохо, и она была доставлена в больницу, где в связи с обильным кровотечением быстро установили недавние роды. Антонян Ю.М. Преступность среди женщин.М.,1992,с.70-72 Это один из типичных примеров характерных для женщин-детоубийц.

Следует сказать, что заметное большинство осужденных к лишению свободы женщин(67.7%) имеют детей, причем каждая четвертая - двух и более. Среди них немало матерей-одиночек.

Что касается состояния здоровья преступниц, то по имеющимся данным Михлина А.С. 25 - 30% осужденных к лишению свободы женщин имели различные психические аномалии. Аномальных преступниц несколько больше среди несовершеннолетних. Среди них немало и тех, у кого были обнаружены венерические заболевания. Так, из каждых ста осужденных девушек примерно у двух был диагностирован сифилис и еще у двух-трех гонорея. там же стр.14

Несмотря на то, что около 30% осужденных женщин страдают психическими аномалиями, на общем фоне по сравнению с мужчинами-преступниками, преступницам в меньшей степени присущи антисоциальные установки, убеждения, социально-психологическая адоптация мало нарушена(за исключением рецидивисток). Для наиболее эффективной профилактики необходимо выделение внутренних личностных предпосылок, выявить почему негативно отклоняющиеся от социальных норм поведение приняло негативный характер. Чуфаровский Ю.В. Юридическая психология. -М. :Юристъ, с.132.

Психологическая зависимость женщин-преступниц выражается в зависимости от общественного мнения, от взгляда со стороны так как данная категория лиц не составляет исключения из всех женщин. Общеизвестен факт, что для женщин очень важна оценка со стороны других людей и то, какое впечатление они производят, для свойственна такая черта, как демонстративность. Демонстративность поведения у женщин-преступниц служит(в психологическом плане) целям самоутверждения. Но повышение демонстративности поведения у таких лиц одновременно снижает и контроль за ним.

Для преступниц характерна застреваемость эффективных, психотравмирующих переживаний в сочетании с высокой импульсивностью это приводит к игнорированию или недостаточному учету всех необходимых обстоятельств, неадекватному восприятию и оценке возникающих жизненных ситуаций, плохому прогнозированию последствий своих поступков, не обдуманности поведения. Юридическая психология. -М.,Юрид. лит. 1991.с.163.

В связи с совершенном преступлением женщина как правило испытывают чувство вины, обеспокоены своим дальнейшим существованием. В период отбывания наказания в исправительно-трудовом учреждении им присуще стремление изменить существующее положение(которым они естественно недовольны) в гораздо лучшую сторону. У женщин-преступниц сильно повышена тревожность, отмечается эмоциональная ранимость. При изучении насильственных преступниц следует отметить, что у них высокая активность и возбудимость по сравнению с женщинами совершившими корыстные преступления.

Для преступного поведения женщин характерна импульсивность, они более чувствительны и менее логичны, чем мужчины. Психологические исследования осужденных женщин проведенные в НИИ МВД, показало, что среди них есть значительная доля тех, кто имеет невротические нарушения. Распространены среди них и тревожно депрессивные состояния, будущее рисуется им в мрачном свете. Поэтому среди женщин находящихся в исправительно-трудовых учреждениях необходимо в процесс перевоспитания включать серьезные психолого-педагогические методики, позволяющих компенсировать тяжелое психологическое состояние. Необходимо помнить, что женщины по сравнению с мужчинами наиболее внушаемы.

Среди женщин, впервые осужденных за убийство и нанесение тяжких телесных повреждений, отмечаются волевые качества, настойчивость в достижении цели. Этой категории преступников свойственны асоциальные взгляды и установки то есть такие, которые не носят характера активного неприятия, целенаправленного и осознанного отрицания общепринятых норм и ценностей. С чем же это связано? Изучение личности совершивших убийство выявляет у них социальную психологическую зависимость от другого лица. Убийцы как правило относятся к такой категории людей, для которых свободная и самостоятельная адоптация к жизни - всегда трудная проблема. Антонян Ю.М. Преступность и психические аномалии.М.,1982.с.95.

Факт преступления показывает, что выход из контакта с жертвой для них - практически невозможный способ поведения. Надо иметь в виду, что эта зависимость может реализоваться не только в контакте с жертвой, но и с кем-либо иным, тогда преступление оказывается опосредованным в зависимости от третьего лица.

Указанная особенность формируется в очень раннем возрасте как результат позиции, которую занимает ребенок(будущий преступник) в семье. Суть позиции - отвержение, неприятие ребенка родителями, прежде всего матерью. Это означает определенное отношение матери к ребенку, когда она либо не может, либо не хочет, либо не умеет своевременно удовлетворить его потребности, в первую очередь естественных (в пище, тепле, чистоте). В результате ребенок оказывается в ситуации, если можно так сказать, постоянного дефицита, постоянного неудовлетворения потребностей и постоянно зависит от матери потому, что только она могла бы их удовлетворить.

Ребенок живет как бы на предельном уровне: никогда не испытывает полной безопасности и удовлетворения своих потребностей, но не доходит до полной стадии полного лишения этих жизненно важных условий. Такое положение называется "ситуацией экстремального существования", которая несет в себе потенциально смертельную угрозу. Она и является источником убийств как актов индивидуального поведения. Таким образом, "тема" жизни и смерти начинает "звучать" для людей, которые находятся в ситуации отвержения уже в самом начале жизни.

Убийства, возникают как действие, направленное на сохранение автономной жизнеспособности преступника, как бы разрывающая связь жизнеобеспечивающим фактором, который перестал выполнять эту приписанную ему функцию. Приводимая схема включает в себя основные компоненты процесса зарождения этого вида преступлений, а также отражает в какой-то мере логику их взаимосвязи и взаимодействия.

Схема психологического механизма убийства (криминогенетический аспект)

1. Мать(или лицо, ее заменяющее) - жизнеобеспечивающий фактор для ребенка;
2. Отношение частичного или полного отвергания матерью ребенка;
3. Мать становится для ребенка жизнеугрожающим фактором;
4. Возникновение экстремальной жизненной ситуации для ребенка (напряжение жизнеобеспечивающих психологических функций);
5. Усиление биологической и психологической зависимости от матери как жизнеобеспечивающего фактора;
6. Затруднение процесса обретения независимости, самостоятельности, личностной автономии;
7. Замедление развития психических функций, усвоения социального опыта, психосоциальной дифференциации;
8. Ограничение возможности адаптации в различных социальных ситуациях, при изменении обстоятельств;
9. Формирование "комплексов неполноценности" ;
10. Формирование защиты от "комплексов неполноценности";
подчеркнутая независимость основанная на принципе своего "Я"	полная податливость и зависимость от ситуации
11. Неизбирательное, "случайное", плохо осознанное включение в контакты и группы;
12. Возникновение ситуации отвергания (пред преступной ситуации) (ср. п. 2);
13. Персонификация угрозы жизненно важной ценности(ср.п.3);
14. Возникновение экстремальной жизненной ситуации(ср.п.4);
15. Убийство как попытка обретения независимой жизнеспособности.

Основными в этой схеме являются элементы 1 - 4 и 12 - 14. Они тождественны по содержанию, но образуются в разные периоды жизни:

1 - 4 возникают на самых ранних стадиях, 12 - 14 - непосредственно перед совершением преступления. Их психологическое содержание состоит в таком изменении позиции человека, в котором его взаимоотношения с ситуацией обретают биологически значимый характер. И независимо от того, в какой мере он это осознает или вообще осознает ли, предмет посягательства воспринимается как несущий смертельную угрозу. Элементы 5 - 7 отражают указанные выше процессы зависимости: автоматизации, дифференциации и адаптации, составляющие в совокупности основные процессы индивидуального развития, формирующие психологический облик этой категории преступников и основу механизма совершения убийств. Понимание этого своеобразия может иметь практическое значение как в предупреждении тяжких насильственных преступлений, так и в исправлении, перевоспитании осужденных. В целом должно быть обеспечено своевременное и естественное развитие ребенка в первую очередь за счет создания условий для наилучших взаимоотношений родителей (особенно матерей) со своими детьми, эффективного реагирования на все случаи жестокого обращения с ним или невыполнения родителями своих обязанностей.

Девятый элемент схемы ("комплекс неполноценности") непосредственно, явно себя не проявляет, но выражается в следующем элементе как тенденция к гипертрофированной независимости либо вовлечению во всевозможные случайные компании и группы. Человек оказывается постоянно вовлеченным в непредсказуемые, неопределенные ситуации, когда требуются повышенные способности к адаптации. Но, как уже говорилось, именно способность приспосабливаться к изменяющимся условиям у таких людей ограничено. Достаточно быстро обнаруживается их неадекватность ситуации, возникает конфликт в котором лицо явно или скрыто отвергается(см. схема п. 12). Форма может быть различной: от прямого изгнания до насмешки, но этого всегда достаточно для того, чтобы женщина восприняла ситуацию, как угрожающую жизненно важным ценностям, прежде всего ее "Я", ее праву на существование. Личность оказывается полностью подчиненной ситуации, выходом из которой и является убийство. Внешне это может выражаться по-разному, в зависимости от характера отношения преступницы с провоцирующим фактором. Субъективный же смысл умышленного противоправного лишения человека жизни во всех случаях один: стремление преступницы достичь состояния автономной жизнеспособности, преодолеть зависимость от чего-либо или кого-либо, которая воспринимается как угроза существования преступницы.

Однако дело заключается в том, что преступное лишение жизни не является адекватным способом достижения указанной цели, так как способность лица к независимому продуктивному функционированию обеспечивается на ранних этапах индивидуального развития (онтогенеза) путем прогрессивной дифференциации психических систем. Нормальный процесс индивидуального развития лица должен вести его к преодолению, "снятию" биологической зависимости его отношений от окружающих. Только в этом случае для него открывается возможность формирования продуктивных отношений, свободного, независимого функционирования. У убийц указанный процесс блокирован с самого начала. Именно это ведет к различным формам " эрзац автономии", то есть скрытой зависимости женщины от определенных условий окружения (людей, вещей, норм, правил и др.), преодолеваемой неадекватными средствами, к числу которых относится и лишение человеческой жизни.

Как видно из сказанного, "основным в происхождении убийств является онтогенетический фактор - блокирование способности к автономии в результате отвержения потенциального преступника другими лицами." Самовичев Е.Г.Убийство.-М.,1988.с.78.

Один из ярких примеров тому одно дело которое слушалось в суде. В убийстве несовершеннолетней Галины обвинялась некая Валентина Голенко. В ходе следствия удалось установить, что подсудимая состояла в интимной связи с отцом несовершеннолетней. Эта связь продолжалась довольно длительное время и Валентина поставила вопрос о создании семьи, однако ее любовник ответил отказом сославшись на свою несовершеннолетнюю дочь и нежеланием оставлять семью.

Тогда Валентина решилась на крайнюю меру - убить девочку, и ей это удалось. Судебно-медицинской экспертизой было установлено, что смерть девочки наступила мгновенно от сильнодействующего яда. В дальнейшем суд приговорил Валентину Голенко к двенадцати годам лишения свободы. Женская преступность.-Мн.:Литература 1996.с.503-509.

Большая часть убийств была совершена в состоянии опьянения, из них более половины - в сильной степени. Алкогольное опьянение значительно облегчало возникновение умысла в эксцессе исполнения - нетрезвыми такие убийства совершались чаще. Алкоголь в несколько раз усиливает проявление агрессии и утяжеляет ее. Агрессивные действия проявляются в основном в угрозах, оскорблениях, избиениях и драках, то есть были направлены против личности и общественного порядка.

Но бывают и случаи из ряда вон выходящие. Так по данным оперативной сводки была задержана жительница Симферополя, которая убила свою несовершеннолетнюю дочь, убила за то, что девочка разбила бутылку водки, причем случайно. Убийца находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения, и не могла перенести утраты спиртного необходимого для продолжения пьянства. Судебно-медицинской экспертизой было обнаружено одиннадцать ножевых ранений на трупе ребенка.

И так, личность преступниц обладает целым рядом отличительных Частный детектив.N4.1998 признаков - демографических, нравственных, уголовно-правовых, психологических. Эти отличительные признаки и особенности личности преступниц определяют специфику их преступного поведения, которое во многом отличается от такого же поведения мужчин и, конечно же, зависит от того, какого рода преступные действия совершаются. В связи с изменениями происходящими в общественном положении женщин, их возросшей социальной активностью, женщины-преступницы получили больше возможностей тщательно готовиться к совершению преступлений, например, таких, как хищения государственного имущества, скрывать следы преступных действий, сбывать похищенное, укрываться от следствия и суда и т.д.

Не смотря на то, что женщины более импульсивны и гораздо эмоциональнее реагируют на возникшие ситуации, среди них не намного больше чем среди мужчин, тех, у кого умысел на совершение преступления возник внезапно. По имеющимся данным женщин сразу или почти сразу решающихся на уголовно-наказуемые поступки, около 60% и лишь 16%(остальных сведений нет) за ранее обдумывали, где, как, чем, когда и т.д. совершить преступление.

Характеризуя женщин-убийц можно сказать, что в трети случаев убийца и жертва познакомились друг с другом непосредственно перед преступлением. В 30% они являлись родственниками, причем в 7% супругами; в остальных случаях соседями, знакомыми, сослуживцами.

По образованию преобладали лица с незаконченным средним образованием - 56%. Неграмотных и с начальным образованием было 10%, с высшим и незаконченным высшем - 2%. (ст. отдел МЮ Украины в Крыму)

Анализ условий воспитания показал, что осужденные за убийство в полтора раза чаще воспитывались в неблагоприятных условиях, чем в благополучных. В детском и подростковом возрасте около 20% осужденных росли без обоих родителей. Третья часть воспитывалась в неполной семье, при этом 8% - без матери, 75% - без отца. В каждом пятом случае неполнота семьи была связана с судимостью родителей. Наиболее криминогенный фактор - судимость матери.

К сожалению, далеко не все корыстные преступления, особенно хищения государственного и общественного имущества, взяточничество и т.д., регистрируются официальной статистикой. В период с 1989 - 1990 г.г. произошло снижение числа преступлений совершенных женщинами таких как: доля хищений в структуре всей женской преступности составила 18.2% в 1989 г., в 1990 г. - 15.2%, взяточничества в 1989 г.-0.5%, в 1990 г. - 0.4%.* К сожалению в последующие годы до сегодняшнего момента происходит рост этих преступлений. Это связано с ухудшающимся экономическим положением женщин.

Что касается насильственных преступлений, то в 35% случаев в качестве орудий преступления женщинами использовались предметы домашнего обихода, в 20% - холодное оружие(кинжалы, финские, охотничьи ножи), в 11% - предметы "случайного" характера (палки, поленья, камни, железные прутья, молотки). В остальных случаях убийства и тяжкие телесные повреждения осуществлялись ногами и руками, путем отравления, удушения, утопления, сбрасывания с высоты и т.п. Стат.отдел Центрального РОВД Большинство тяжких преступлений против личности совершают, как правило, тайно. Из выше перечисленных данных видно, что в последнее время женщины демонстрируют мужской тип поведения. Так как в целях убийства используется холодное и огнестрельное оружие, камни, железные прутья, молотки, топоры, а применение таких предметов требует определенной мускульной силы.

Распространенное среди женщин преступление детоубийство, чаще всего совершается с помощью удушения(руками, веревкой, подушкой, одеялом, шубой и т.д.) и утопления(в реке, колодце, уборной). Нередки случаи, когда ребенка живым зарывают в снег, в навозную кучу, оставляют на морозе, лишают еды. Иногда ребенка убивают ударом тяжелого предмета по голове. Некто З., 16 лет, решив избавиться от своего пяти месячного ребенка, понесла его в подвал и там убила, ударив головкой по выступу фундамента. Труп бросила в подвале не приняв никаких мер для сокрытия следов преступления.

Н., 18 лет, родила внебрачного ребенка в общежитии, когда ни кого в комнате не было, и сразу же перерезала ему горло заранее приготовленным ножом. Труп через некоторое время выбросила в кучу мусора. Женская преступность. Мн.:Литература.с.408-409 Нож при таких преступлениях используется крайне редко.

Соучастниками детоубийц чаще всего бывают отцы детей, реже - матери, сестры, подруги.

Женщины редко совершают убийства связанные с корыстными соображениями.

За последние годы возросло количество случаев соучастия женщин в изнасилованиях. Как правило эти преступления совершаются молодыми женщинами. Такие преступления сопровождаются избиением жертвы и издевательством над нею. Нередко женщины совершают преступления совместно с мужьями, а незамужние - с сожителями(любовниками).

В силу своих психологических и физиологических особенностей женщины меньше способны на совершение преступления в одиночку, поэтому им требуется помощник, во многих случаях руководитель, в качестве которого очень часто выступает мужчина. В 42.8% случаях имеет место групповое преступное поведение, в 18% женщины, члены преступных групп,выступали в роли организаторов и подстрекателей. Стат.отдел Симферопольского районного суда

По характеру преступных действий можно выделить следующие основные типы преступниц:

1) "хозяйственный" тип - его составляют женщины, виновные в хищениях государственного и общественного имущества, во взяточничестве и других хозяйственных и должностных преступлениях;

2) "крадущий" - к нему относятся лица, совершающие кражи государственного, общественного и личного имущества;

3) "корыстно-насильственный" - его образуют женщины, занимающиеся совершением грабежей и разбойных нападений;

4) "насильственный" - к нему могут быть отнесены преступницы, совершающие убийства или наносящие телесные повреждения, а также учиняющие хулиганские и иные насильственные действия;

5) "специфический" - женщины виновные в заражении венерической болезнью или незаконным производством аборта.

Из всего выше написанного можно сделать вывод, что личность преступницы - это совокупность социально-демографических, социально-психологических, нравственных и правовых свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, совершившее преступление, влияющих на его преступное поведение. Большую роль в формировании личности преступницы играет и социальная среда.