Небольшой рассказ Максима Горького «Макар Чудра» – это большое произведение о любви и безволии.

Макар Чудра – старый цыган. Он сидит на берегу уже холодного осеннего моря у костра и рассказывает свою историю о том, что любить опасно, любовь – это безволие и оковы, уничтожающие свободу. Один писатель слушает этот долгий и интересный рассказ. Его история о некогда известном в Восточной Европе ловком конокраде Лойко Зобаре. Зобар был красив, молод, горяч и свободен. Его ничто не могло свести с ума, ни девушки, ни деньги, ну разве что лошади. Он любил лошадей, обожал их свободу и страсть.

В тот год табор стоял в Буковине. Жили цыгане хорошо, рядом бескрайние поля, красоты, тепло и радостно на душе. Там жила Радда, девушка неземной красоты. Ее отцом был солдат Данила. Не счесть мужчин, что покорила Радда, не счесть их израненных сердец. Ее звали в жены, предлагали озолотить, но красавица была непреклонна. Всем она отвечала отказом. Она часто проводила время с людьми. Вот и в тот день, когда в табор заехал Лойко Зобар, Радда была там.

Молодой цыган был красив и телом, и лицом, приехал он на прекрасном коне, улыбаясь во весь рот так, что и другие, глядя на него, невольно начинали улыбаться. Зобар достал скрипку и заиграл на ней. Игра его была такой проникновенной, что многие заплакали. И тут Радда похвалила игру цыгана. Он ответил ей, что струны скрипки сделаны из сердца молоденькой девушки, на что Радда сказала, что цыган глуп. Их короткая перепалка дала свои плоды – Лойко обратил внимание на девушку, остановил на ней свой взгляд.

Гостил цыган в доме Радды у ее отца Данилы, и вот вдруг утром появился он перед всеми с перевязанной головой. Сказал, что конь его нечаянно, но народ сразу понял: Радда зашибла парня, чтоб не лез. Пошли разговоры, пересуды. Все говорили только об одном: хорош Лойко для девки, а она слишком уж узколоба.

Зобар был любимцем цыган, умен, красив, а как пел! Однажды спел он песню, всем она пришлась по душе, и только Радда засмеялась, не найдя в ней ничего особенного. Попросил тогда цыган отца девушки отдать ее ему в жены. Данило согласился, если девушка скажет «да», и сможет цыган ее приручить. Открылся тогда Зобар Радде, рассказал ей о своих чувствах, а вместо ответа был повален на землю кнутом за ноги у всех на глазах. Все ахнули. Радда будто смеялась над ним и над его чувствами, потом отошла спокойно и легла в траву. Улыбка красила ее губы. Ей было все нипочем, а Лойко побагровел от злости.

Парень вскочил и со всех ног бросился в степь, там несколько часов просидел неподвижно, пока не подошла к нему Радда. Наставил на нее молодой влюбленный нож, но она достала пистолет, направила на него и сообщила, что не хочет ругаться и пришла поговорить, помириться. Пообещала девушка любить его, но при одном условии. Оно, это условие, было для цыгана унижением, пыткой, но он принял его. Завоевала она его душу своей неприступностью, гордостью и красотой, перестал Лойко быть самим собой. В сердце его больше не было ни вольных просторов степей, ни величавых коней, а только одна чернявая девушка, сводившая с ума мужчин вокруг.

Решился Лойко Зобар исполнить волю Радды, а просьба ее заключалась вот в чем: нужно было ему встать перед ней, как перед старшей, на колени и поцеловать ее правую руку. Сделать это нужно было при всех. Для свободолюбивых цыган на колени можно было встать только как в унизительное положение. Раз в жизни, например, на свадьбе, они становились на колени перед старшими, но в ином случае – это был позор.

Перед всеми Лойко вышел к Радде и сказал, что выполнит сейчас ее просьбу ради любви к ней, а заодно проверит, так ли крепко ее сердце, как она говорит. На этих словах цыган вынул свой острый нож и всадил его в сердце красавицы Радды. Все произошло так быстро, что никто и подумать не успел о том, что может произойти трагедия. После встал Зобар на колени перед своей возлюбленной и поцеловал ее правую руку, исполнив указ.

Увидев, что его дочь убита, Данило бросился к Лойко и также всадил ему нож в грудь. Так трагично закончилась история двух влюбленных, принимающих высокое чувство за стальные оковы или цепи. Гордость – это опасное чувство, которое в крови у цыган.

Закончил свой рассказ старик Макар. Холодно было уже в степи, рядом бродил уставший табун лошадей, тлел костер. Писатель, что слушал рассказ, был под впечатлением. Он все никак не мог заснуть, смотрел на море, а перед глазами у него были Радда и Лойко. Вот он Лойко плывет в морской пучине, а впереди него тело Радды. Оба они молоды и красивы, и все никак не может цыган нагнать свою возлюбленную.

«Макар Чудра» – тот самый рассказ, что прославил Алексея Пешкова под псевдонимом Максим Горький. Он впервые попал на страницы газеты «Кавказ» в 1892 году. История эта была написана по мотивом рассказанной ему в Тифлисе истории неким Александром Калюжным. Горький говорил, что Калюжный сам предложил ему эти сказания записывать и публиковать. С этой истории и началась творческая деятельность великого писателя.

Сюжет рассказа «Макар Чудра» Максима Горького строится на повествовании о любви двух гордых и сильных людей. Писатель показывает, как противостоят друг другу такие понятия, как любовь и свобода. Неспособность героев выбрать между гордостью и привязанностью приводит их к трагической развязке.

Вконтакте

Кто такой Макар Чудра

Рассказчиком в произведении выступает старый цыган Макар Чудра . Автор беседует с ним во время выпаса табуна, принадлежащего табору. С первых строк Горький создает романтический образ главного героя.

Беседа происходит на фоне бушующей непогоды. Холодные порывы ветра бьют в распахнутую грудь цыгана, но не доставляют ему дискомфорта. Все в его облике сильно и красиво. Невольно проникаешься восхищением к романтическому и свободолюбивому духу цыгана.

Важно! Чудра проповедует философию свободы, активной жизни. Это то, что все цыгане впитывают с молоком матери. По его мнению, нет в жизни ничего важнее любви к жизни, свободе.

Крестьянский труд представляется ему чем-то бесполезным и рабским , это лишь «ковыряние земли» итогом которого становится смерть. Основной принцип жизни Макары Чудры прост и незамысловат, о чем он и говорит в ночной беседе, это необходимость «жить так, чтоб все время идти и идти ». Лишь постоянно путешествуя, можно постичь всю красоту и многообразие мира. Только так можно познать безграничную свободу.

Когда в ночной тишине слышится песня Нонки, дочери Макара, он заговаривает о женской любви. Чудра считает, что любовь девки опасна, лжива и полна ложных обещаний. Этот обман становится непреодолимым препятствием на пути к свободе даже для самых сильных душ. В подтверждение своих слов он решает поведать своему слушателю рассказ о прекрасной и гордой Радде и отчаянном Лойко Зобаре. Эта история призвана уберечь сердце его собеседника от цепей любви.

Краткий пересказ этой были поможет раскрыть основной конфликт произведения. Цыган говорит о том, что давным-давно был на свете и отчаянный цыган, Лойко Зобар. Был он невероятно удалым и ловким мужчиной. Если ему нравился какой-то конь, то невозможно было спрятать его от Зобара. Любую охрану он мог перехитрить и добыть вожделенную лошадь. Но, как только она ему надоедала, он продавал ее без сожаления, не оставляя себе денег. Образ Лойко Зобара – это образ свободного цыгана , не привязанного ни к кому и ни к чему. Лишь дорога, верный конь и скрипка были его спутниками. Остается лишь догадываться, сколько девичьих сердец было разбито молодым цыганом.

Макар Чудра вспоминает давнее время, когда его табор кочевал по Буковине. Жила в нем молодая цыганка, Радда . Особое внимание уделяет рассказчик ее описанию. Она была прекрасна настолько, что не было таких слов, чтобы достойно описать ее красоту.

Рассказ Макара о Радде начинается с истории о том, как влюбился в нее без памяти очень богатый человек. При первой встрече он предложил ей много золота за один поцелуй , но получил пренебрежительный отказ со стороны девушки.

После он явился к ее отцу, Даниле, и попросил продать ему красавицу. Цыган ответил, что не продаст ни свою честь, ни родную дочь. Третий раз прискакал в табор господин, измученный страстью к гордой девушке, попросил ее руки и дал обещание разделить все свои богатства с табором. Рада лишь посмеялась над ним, сказав, что орлица никогда не пойдет к ворону.

Противостояние любви и гордости

Однажды в табор приезжает известный Лойко Зобар , сердце которого Радда очень быстро покоряет. Даже такой человек, как он, не может противостоять чарам девушки. В душе его зарождается страстная любовь к молодой цыганке . Но та лишь подшучивает над ним.

После того, как Лойко при всех просит ее стать его женой, она сбивает его с ног. Позже Радда признается ему, что тоже любит его, но свободу ценит гораздо сильнее, поэтому Лойко должен признать ее главенство, поклониться ей в ноги и поцеловать руку.

В этих строках раскрывается основной конфликт рассказа «Макар Чудра» — противостояние вольнолюбия и человеческой страсти . Измучился Зобар, размышляя над этим приказом.

На следующий день, собрав вокруг весь табор, он сказал, что готов выполнить требования Радды, но хочет проверить, крепко ли ее сердце. Лойко убивает Радду, вонзая ей в сердце кинжал. Девушка умирает с улыбкой на губах . Ее отец берет этот же кинжал и убивает им Лойко.

На этом повествование старого цыгана заканчивается, а автору еще долго мерещатся в ночной тьме образ Лойко Зобара и гордой красавицы Радды.

3295c76acbf4caaed33c36b1b5fc2cb1

Рассказ ведется от имени Макара Чудры, который на берегу моря рассказывает писателю романтическую историю из жизни цыган. Перед тем, как начать свой рассказ, Макар предостерегает писателя от любви, говоря, что, влюбившись, человек уже не принадлежит себе, а может только выполнять чужую волю.

Главный герой рассказа Чудры – Лойко Зобар, молодой цыган, красавец, любящий только коней и готовый отдать деньги, имеющиеся у него, любому, кто нуждался в них. Однажды приехал Лойко в цыганский табор, где жила Радда – дочь солдата Данилы. Очень красивой была Радда, многие мужчины были влюблены в нее, много денег давали ей богатые люди за взаимность, только отказывала она всем, так как была очень гордой и свободолюбивой.

Остался Зобар в таборе гостем Данилы. Спать он лег в его шатре, а утром все увидели, что голова у него тряпкой обвязана. Сказал Зобар, что это его конь ударил, но все поняли, что это дело рук Радды.

И решили люди, что напрасно Лойко за Раддой решил приударить – недостаточно хороша она для него, мелка у нее душа для такого, как он.

Остался Лойко жить в таборе. Все цыгане полюбили его настолько, что готовы были жизни свои за него отдать, и только Радда была к нему не очень благосклонна. Однажды она посмеялась над песней, которую он спел (а надо сказать, что он играл на скрипке и пел так, что людей слезы на глаза наворачивались). Данила хотел отстегать дочь кнутом за такое поведение, только Лойко не дал ему этого сделать, а попросил отдать ему Радду в жены. Согласился Данила, и тогда подошел Лойко к Радде и сказал, что полюбил ее, и что он берет ее в жены с тем условием, что не будет она ему никогда перечить, а он при этом будет жить так, как он посчитает нужным. Но только он отвернулся от Радды, как девушка схватила кнут и обвила им ноги Лойко. Он упал на землю, а она отошла в сторону и молча легла на траву.

Вскочил Лойко и убежал в степь прочь от людей. Долго сидел он там в одиночестве, пока не пришла к нему Радда. Схватил он нож и хотел ударить им девушку, но она опередила его – приставила к его лбу пистолет. А потом Радда сказал, что любит Лойко, но больше его любит она свободу. Она призналась, что готова стать его женой, пообещала ему быть с ним нежной и ласковой, но взамен должен был он перед всем табором поклониться ей и поцеловать правую руку, признав тем самым ее старшинство.

Вернулся Лойко в табор и сказал цыганам, что царит в его сердце Радда, поклонился он ей и поцеловал ей правую руку, а потом сказал, что хочет проверить, насколько крепко сердце девушки. Никто не успел даже понять, о чем идет речь, а Лойко уже воткнул в сердце Радды свой кинжал. Радда спокойно сказала, что ожидала этого, вынула кинжал и заткнула рану своими волосами. Поднял нож, брошенный Раддой на землю, ее отец Данила и воткнул его в спину уходящему Лойко. Так и упал Лойко к ногам умирающей Радды. Ночью писателю, внимательно выслушавшему рассказ Макара Чудры, долго еще виделась гордая Радда и пытающийся догнать ее красавец Зобар.

Макар Чудра
Максим Горький

Впервые напечатано в тифлисской газете «Кавказ», 1892, номер 242, 12/24 сентября под псевдонимом: М.Горький.

Рассказ написан в 1892 году в Тифлисе, где Горький работал в мастерских Закавказских железных дорог.

Рассказ включался во все собрания сочинений.

Печатается по тексту, подготовленному Горьким для собрания сочинений в издании «Книга».

Максим Горький

Макар Чудра

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, жёлтые листья и бросали их в костёр, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева – безграничную степь, справа – бесконечное море и прямо против меня – фигуру Макара Чудры, старого цыгана, – он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.

Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют её, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мёртво молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.

– Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай – вот и всё!

– Жизнь? Иные люди? – продолжал он, скептически выслушав моё возражение на его «Так и надо». – Эге! А тебе что до того? Разве ты сам – не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.

– Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее – те ничего не получают, и всякий сам учится…

– Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько, – он широко повел рукой на степь. – И все работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в неё и сгниёт в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился, – дураком.

– Что ж, – он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб – как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.

– А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать всё это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди – и всё тут. Долго не стой на одном месте – чего в нём? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить её. А задумаешься – разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.

– В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем я живу на свете?» – помыслил я со скуки, – скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! – и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живёт? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и всё тут! И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!

– Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе всё, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже – учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.

Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший – пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама.

Макар подал мне трубку.

– Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо – не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее – и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать – нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь, – век свой будешь свободной птицей.

«Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его, – удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня – все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла – это уж как раз!

И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго – поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного – нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!

Наш табор кочевал в то время по Буковине, – это годов десять назад тому. Раз – ночью весенней – сидим мы: я, Данило-солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.

Ты Нонку мою знаешь? Царица девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя – много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает.

Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния, сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок, – важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей», – сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель – большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут.

– Эх, девка! – охнул он, да и плетью по коню – только пыль взвилась тучей.

А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» – громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим – догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались.

– А ну-ка, дочь, говори! – сказал себе в усы Данило.

– Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? – спросила нас Радда. Засмеялся Данило, и все мы с ним.

– Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи – те податливей. – И пошли мы вперед.

А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол!

– Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим – музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так – царями над всей землей, сокол!

Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.

– Эге, Зобар, да это ты! – крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар!

Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка – целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете!

Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше.

Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это делал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?» А тот смеется: «Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!»

Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердца, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но – не на ту попал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: «А еще говорили, что Зобар умен и ловок, – вот лгут люди!» – и пошла прочь.

– Эге, красавица, у тебя остры зубы! – сверкнул очами Лойко, слезая с коня. – Здравствуйте, браты! Вот и я к вам!

– Просим гостя! – сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать… Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного.

Э, э, э! Поняли мы, кто тот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно!

Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить – век бы не спал, слушал его! А играет – убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком – и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз – и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг – гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол!

Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!» – то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя – изувечат. Так и шло дело.

Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко:

Гей-гей! В груди горит огонь,
А степь так широка!
Как ветер, быстр мои борзый конь,
Тверда моя рука!

Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул, как заря, он.

Гей-гоп, гей! Ну, товарищ мой!
Поскачем, что ль, вперед!?
Одета степь суровой мглой,
А там рассвет нас ждет!

Гей-гей! Летим и встретим день.
Взвивайся в вышину!
Да только гривой не задень
Красавицу луну!

Вот пел! Никто уж так не поет теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит:

– Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадешь, да – в лужу носом, усы запачкаешь, смотри. – Зверем посмотрел на нее Лойко, а ничего не сказал – стерпел парень и поет себе:

Гей-гоп! Вдруг день придет сюда,
А мы с тобою спим.
Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда
В огне стыда сгорим!

– Это песня! – сказал Данило. – Никогда не слыхал такой песни; пусть из меня сатана себе трубку сделает, коли вру я!

Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась.

– Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая, – сказала она, точно снегом в нас кинула.