Наверное, любой из нас, интересующийся темой семьи, детей, воспитания, не раз сталкивался с именем Людмилы Петрановской. Психолог, педагог, публицист, автор множества публикаций в самых разных изданиях.

Людмила Петрановская в своих книгах и статьях не только помогает взрослым разобраться в их отношениях в семье, найти общий язык с детьми, сделать свой максимум для того, чтобы все члены семейной ячейки функционировали гармонично. Петрановская написала несколько книг и для самых маленьких, например, «Звёздный мир в картинках» и «Что делать, если…» для школьников, которые в этот сложный переходный период ежедневно сталкиваются с ситуациями выбора и с проблемой поиска верного решения.

Но, конечно, больше всего книги Петрановской любят мамы. Людмила Владимировна – адепт теории привязанностей, которая в последние годы набирает огромную популярность. Когда теория становится массовой, она обретает ряд прочтений, которые могут быть далеки от первоисточника и даже в чем-то искажать исходную идею. Во многом так произошло и с теорией привязанностей.

Людям так понравилась идея, что многие мамы без специального образования и, к слову сказать, часто без подробного знакомства с теорией, начали трактовать её по-своему, часто путая привязанность со вседозволенностью. Именно отсюда пошли гиперболические мемы про ношение ребенка в слинге до армии и грудного вскармливании до первого класса.

Людмила Петрановская в 2014 году написала две книги, в которых подробно раскрывает теорию привязанности с учетом именно российских реалий.

Книги «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и «Если с ребенком трудно» практически сразу стали бестселлерами.

Петрановская на протяжении долгих лет занималась психологическими трудностями при усыновлении детей, и, как результат ее работы, в 2012 году появился Институт развития семейного устройства – общественная организация, занимающаяся обучением приемных родителей.

Темы детства, родительства, семейных взаимоотношений актуальны сегодня так же, как и сотни лет тому назад.

Петрановская постоянно подчеркивает, что «тот, к кому ребенок привязан, утешает и придает ему сил просто фактом своего присутствия. Живет ли семья в роскошном особняке или в трущобах, в мегаполисе или в джунглях, живет ли она как все семьи вокруг, или сильно отличается от социальной нормы – ребенку все равно. Родители есть, они рядом, они смотрят на меня с любовью, они отзываются на мой плач – все в порядке. Вокруг может быть экономический кризис, глобальное потепление, эпидемия гриппа, наводнение или война – если сами родители в порядке, если они с ребенком не разлучаются слишком надолго и выглядят достаточно уверенными и спокойными – ему хорошо. Потому что благополучие ребенка зависит не от условий, в которых он живет, а от отношений, в которых он находится».

Интересна и во многом новаторски звучит идея Петрановской о том, что залог успешного воспитания не лежит в плоскости страха или наказания, а, напротив, «готовность ребенка слушаться определяется не нотациями и поучениями, не наказаниями и призами, а качеством привязанности. Чем надежнее связь с родителями, чем больше они для ребенка «свои», тем естественней для него их слушаться, а незнакомых – нет, по крайней мере пока свои не одобрят их указания».

Очень любопытны статьи Петрановской, в которых она анализирует существующую ситуацию в российских семьях и делится своим мнением о том, что все мы в той или иной степени несем на себе наследие Советского Союза, где людям часто было отказано в праве иметь проблемы, а, не секрет, что подавление страхов и отрицание существующих проблем приводит к серьезным трудностям в будущем, мешает полноценному развитию личности, а, значит, не дает воспитать свободных детей.

«Все психологические проблемы вроде: «мне грустно, мне плохо, боюсь в лифте ездить, накатывают приступы тревоги», – вызывали реакцию вроде: «Ты чего, возьми себя в руки!» У человека не было права иметь такие проблемы.

Естественно, когда у тебя нет права иметь проблему, тебе не приходит в голову и то, как её надо решать, куда пойти с этим. На самом деле у нас были и психологи, и психотерапевты, иногда даже в поликлиниках, в шаговой доступности. В конце концов, со многими психологическими проблемами – вроде тревожных расстройств или светозависимых депрессий – прекрасно мог бы справиться невропатолог. Но к этим специалистам просто не шли, разве что с радикулитом. Даже сейчас люди иногда на совет обратиться к врачу реагируют: «Как это я пойду к невропатологу и скажу, что боюсь неизвестно чего по ночам?»

В 2017 году вышла новая книга талантливого автора « #Selfmama. Лайфхаки для работающей мамы », где автор помогает решить сложную дилемму работающих мам. Как совместить зарабатывание денег и при этом не лишить ребенка материнского тепла? Как успевать много и при этом не уставать? Как делать всё и даже чуть больше и при этом быть спокойной и не раздражаться на ребенка? Как избавиться от чувства вины при необходимости обеспечить собственную семью? Такие вопросы ежедневно задает себе каждая работающая мама, и, наконец-то, благодаря Людмиле Петрановской, ответы на многие вопросы найдены, и у тех мам, кто вынужден или хочет работать, появился шанс не ставить себя перед сложнейшим выбором, а с помощью предложенных автором лайфхаков, эффективно функционировать на обоих поприщах.

О Людмиле Петрановской можно много говорить и еще больше её цитировать, ведь не каждый автор может похвастаться таким тактом, простотой, ироничностью и корректностью в разговоре на столь острые и местами больные темы.

«Психологи - очень вредные создания. Они все время что-то такое узнают о человеческой природе, что становится неловко».

Людмила Петрановская охотно сотрудничает с изданиями, психологическими порталами, сообществами матерей, участвует в конференциях и встречах.

Не станет исключением и Международная практическая конференция «Вызовы современности: психология зависимости» 9-12 февраля 2018 года, на которой Людмила Петрановская выступит и расскажет простым языком о самом важном в отношениях детей и родителей.

Почему мы до сих пор можем физически наказывать детей? Чем отличаются физические наказания в разных семейных моделях, при различных взаимоотношениях между родителями и ребёнком? Что делать тем, кто принимает подобный способ наказания, но хочет остановиться? Об этом рассказывает педагог - психолог Людмила Петрановская.

Порка - педагогический приём из благочестивого прошлого? — Протоиерей Александр Ильяшенко
Что произойдет, если ребенка били в детстве?
Как нельзя наказывать ребенка?
Как нельзя наказывать детей?

Осознанно, не в момент нервного срыва, а в целях «воспитания» родитель может бить своего ребёнка в случае отсутствия у него эмпатии, способности напрямую воспринимать чувства другого человека, сопереживать ему.

Если родитель эмпатично воспринимает ребенка, он просто не сможет осознанно и планомерно причинять ему боль, психологическую ли, физическую. Он может сорваться, в раздражении шлёпнуть, больно дернуть и даже ударить в ситуации опасности для жизни - сможет. Но у него не получится заранее решить, а потом взять ремень и «воспитывать». Потому что когда ребенку больно и страшно, родитель чувствует напрямую и сразу, всем существом.

Отказ родителя от эмпатии (а порка невозможна без такого отказа) с очень большой вероятностью приводит к неэмпатичности ребенка, к тому, что он, например, став постарше, может уйти гулять на ночь, а потом искренне удивится, чего это все так переполошились.

То есть, вынуждая ребенка испытывать боль и страх, - чувства сильные и грубые, мы не оставляем никакого шанса для чувств тонких - раскаяния, сострадания, сожаления, осознания того, как ты дорог.

Что касается вопроса наказаний, приведу отрывки из своей книги: «Как ты себя ведешь? 10 шагов по преодолению трудного поведения»:

«Часто родители задают вопрос: можно ли наказывать детей и как? Но с наказаниями вот какая есть проблема. Во взрослой жизни-то наказаний практически нет, если не считать сферу уголовного и административного права и общение с ГИБДД. Нет никого, кто стал бы нас наказывать, «чтобы знал», «чтобы впредь такого не повторялось».

Все гораздо проще. Если мы плохо работаем, нас уволят и на наше место возьмут другого. Чтобы наказать нас? Ни в коем случае. Просто чтобы работа шла лучше. Если мы хамоваты и эгоистичны, у нас не будет друзей. В наказание? Да нет, конечно, просто люди предпочтут общаться с более приятными личностями. Если мы курим, лежим на диване и едим чипсы, у нас испортится здоровье. Это не наказание - просто естественное следствие. Если мы не умеем любить и заботиться, строить отношения, от нас уйдет супруг - не в наказание, а просто ему надоест. Большой мир строится не на принципе наказаний и наград, а на принципе естественных последствий. Что посеешь, то и пожнешь - и задача взрослого человека просчитывать последствия и принимать решения.

Если мы воспитываем ребенка с помощью наград и наказаний, мы оказываем ему медвежью услугу, вводим в заблуждение относительно устройства мира. После 18 никто не будет его заботливо наказывать и наставлять на путь истинный (собственно, даже исконное значение слова «наказывать» - давать указание, как правильно поступать). Все будут просто жить, преследовать свои цели, делать то, что нужно или приятно лично им. И если он привык руководствоваться в своем поведении только «кнутом и пряником», ему не позавидуешь.

Ненаступление естественных последствий - одна из причин, по которым оказываются не приспособлены к жизни дети, выпускники детских домов. Сейчас модно устраивать в учреждениях для сирот «комнаты подготовки к самостоятельной жизни». Там кухня, плита, стол, все как в квартире.

Мне с гордостью показывают: «А вот сюда мы приглашаем старших девочек, и они могут сами себе приготовить ужин». У меня вопрос возникает: «А если они не захотят? Поленятся, забудут? Они в этот день без ужина останутся?» «Ну, что вы, как можно, они же дети, нам этого нельзя, врач не разрешит». Такая вот подготовка к самостоятельной жизни. Понятно, что профанация.

Смысл ведь не в том, чтобы научиться варить суп или макароны, смысл в том, чтобы уяснить истину: там, в большом мире, как потопаешь, так и полопаешь. Сам о себе не позаботишься, никто этого делать не станет. Но от этой важной истины детей тщательно оберегают. Чтобы потом одним махом выставить в этот самый мир - и дальше как знаешь…

Вот почему очень важно всякий раз, когда это возможно, вместо наказания использовать естественные следствия поступков. Потерял, сломал дорогую вещь - значит, больше нету. Украл и потратил чужие деньги - придется отработать. Забыл, что задали нарисовать рисунок, вспомнил в последний момент - придется рисовать вместо мультика перед сном. Устроил истерику на улице - прогулка прекращена, идем домой, какое уж теперь гуляние.

Казалось бы, все просто, но почему-то родители почти никогда не используют этот механизм. Вот мама жалуется, что у дочки-подростка стащили уже четвертый мобильный телефон. Девочка сует его в задний карман джинсов и так едет в метро. Говорили, объясняли, наказывали даже. А она говорит, что «забыла и опять засунула». Бывает, конечно.

Но я задаю маме один простой вопрос: «Сколько стоит тот телефон, что у Светы сейчас?» «Десять тысяч - отвечает мама, - две недели назад купили». Не верю своим ушам: «Как, она потеряла уже четыре, и вы опять покупаете ей такой дорогой телефон?» «Ну, а как же, ведь ей нужно, чтобы были и фотоаппарат, и музыка, и современный чтоб. Только, боюсь, опять потеряет».

Кто б сомневался! Естественно, в этой ситуации ребенок и не станет менять свое поведение - ведь последствий не наступает! Его ругают, но новый дорогой мобильник исправно покупают. Если бы родители отказались покупать новый телефон или купили самый дешевый, а еще лучше - подержанный, и оговорили срок, в течение которого он должен уцелеть, чтобы можно было вообще заводить речь о новом, то Света уж как-нибудь научилась бы «не забывать».

Но это казалось им слишком суровым - ведь девочке нужно быть не хуже других! И они предпочитали расстраиваться, ссориться, сокрушаться, но не давали дочке никакого шанса изменить поведение.

Не стесняйтесь нестандартных действий. Одна многодетная мама рассказывала, что устав от препирательств детей на тему, кто должен мыть посуду, просто перебила одну за другой все вчерашние тарелки, сваленные в мойку. Эксцентрично, да. Но это тоже своего рода естественное следствие - ближнего можно довести, и тогда он будет вести себя непредсказуемо. Посуда с тех пор исправно моется.

Другая семья просидела всем составом неделю на макаронах и картошке - отдавали деньги, которые были утащены ребенком в гостях. Причем свою «диету» семейство соблюдало не со страдальческими физиономиями, а подбадривая друг друга, весело, преодолевая общую беду. И как все радовались, когда в конце недели нужная сумма была собрана и отдана с извинениями, и даже осталось еще денег на арбуз! Больше случаев воровства у их ребенка не было.

Обратите внимание: никто из этих родителей не читал нравоучений, не наказывал, не угрожал. Просто реагировали как живые люди, решали общую семейную проблему, как могли.

Понятно, что есть ситуации, когда мы не можем позволить последствиям наступить, например, нельзя дать ребенку вывалиться из окна и посмотреть, что будет. Но, согласитесь, таких случаев явное меньшинство».
Модели отношений

Мне кажется, между родителем и ребенком всегда существует некий негласный договор о том, кто они друг другу, каковы их взаимоотношения, как они обходятся с чувствами своими и друг друга. Есть несколько моделей этих договоров, в каждой из которых тема физических наказаний звучит совершенно по-разному.
Модель традиционная, естественная, модель привязанности.

Родитель для ребенка - прежде всего источник защиты. Он всегда рядом в первые годы жизни. Если надо ребенку что-то не разрешить, мать останавливает его в буквальном смысле - руками, не читая нотаций. Между ребенком и матерью глубокая, интуитивная, почти телепатическая связь, что сильно упрощает взаимопонимание и делает ребенка послушным.

Физическое насилие может иметь место только как спонтанное, сиюминутное, с целью мгновенного прекращения опасного действия - например, резко отдернуть от края обрыва или с целью ускорить эмоциональную разрядку.

При этом особых переживаний по поводу детей нет, и если оно требуется, например, для обучения навыкам или для соблюдения ритуалов, они могут подвергаться вполне жестокому обращению, но это не наказание никаким боком, а даже наоборот иногда. Дети адаптированы к жизни, не слишком тонко развиты, но в целом благополучны и сильны.
Модель дисциплинарная, модель подчинения, «удержания в узде», «воспитания»

Ребенок здесь источник проблем. Если его не воспитывать, он будет полон грехов и пороков. Он должен знать свое место, должен подчиняться, его волю нужно смирить, в том числе с помощью физических наказаний.

Этот подход очень ярко прозвучал у философа Локка, он с одобрением описывает некую мамашу, которая 18 (!!!) раз за один день высекла розгой двухлетнюю кроху, которая капризничала и упрямилась после того, как ее забрали от кормилицы. Такая чудная мамаша, которая проявила упорство и подчинила волю ребенка. Никакой привязанности к ней не испытывающего, и не понимающего, с какого перепугу он должен слушаться эту чужую тетю.

Появление этой модели во многом связано с урбанизацией, ибо ребенок в городе становится обузой и проблемой, и растить его естественно просто невозможно. Любопытно, что даже семьи, у которых не было жизненно важной необходимости держать детей в черном теле, принимали эту модель. Вот в недавнем фильме «Король говорит» между делом сообщается, как наследный принц страдал от недоедания, потому что нянька его не любила и не кормила, а родители заметили это только через три года.

Естественно, не подразумевая привязанности, эта модель не подразумевает и никакой эмоциональной близости между детьми и родителями, никакой эмпатии, доверия. Только подчинение и послушание с одной стороны и строгая забота, наставление и обеспечение прожиточного минимума с другой. В этой модели физические наказания абсолютно необходимы, они планомерны, регулярны, часто очень жестоки и обязательно сопровождаются элементами унижения, чтобы подчеркнуть идею подчинения.

Дети часто виктимны и запуганы либо идентифицируются с агрессором. Отсюда - высказывания в духе: «Меня били, вот я человеком вырос, потом и я буду бить». Но при наличии других ресурсов такие дети вполне вырастают и живут, не то чтобы в контакте со своими чувствами, но более-менее умея с ними уживаться.
Модель «либеральная», «родительской любви»

Новая и не устоявшаяся, возникшая из отрицания жестокости и бездушной холодности модели дисциплинарной, а еще благодаря снижению детской смертности, падению рождаемости и резко выросшей «цене ребенка». Содержит идеи из серии «ребенок всегда прав, дети чисты и прекрасны, учитесь у детей, с детьми надо договариваться» и так далее. Заодно с жестокостью отрицает саму идею семейной иерархии и власти взрослого над ребенком.

Предусматривает доверие, близость, внимание к чувствам, осуждение явного (физического) насилия. Ребенком надо «заниматься», с ним надо играть и «говорить по душам».

При этом в отсутствие условий для нормального становления привязанности и в отсутствии здоровой программы привязанности у самих родителей (а откуда ей взяться, если их-то воспитывали в страхе и без эмпатии?) дети не получают чувства защищенности, не могут быть зависимыми и послушными, а им это жизненно важно, особенно в первые годы, да и потом. Не чувствуя себя за взрослым, как за каменной стеной, ребенок начинает стараться сам стать главным, бунтует, тревожится.

Родители переживают острое разочарование: вместо «прекрасного дитя» они получили злобного и несчастного монстрика. Они срываются, бьют, причём не намеренно, а в приступе ярости и отчаяния, потом сами себя грызут за это. А на ребенка злятся нешуточно: ведь он «должен понимать, каково мне».

Некоторые открывают для себя волшебные возможности эмоционального насилия и берут за горло шантажом и чувством вины: «Дети, неблагодарные существа, вытирают об родителей ноги, ничего не хотят, ничего не ценят». Все хором ругают либеральные идеи и доктора Спока, который вообще ни при чем, и вспоминают, где лежит ремень.

Так вот, в пределах дисциплинарной модели физическое насилие не очень сильно ранило, если не становилось запредельным, потому что таков был договор. Никаких чувств, как мы помним, никакой эмпатии. Ребенок этого и не ждет. Больно, - терпит. По возможности, скрывает проступки. И сам к родителю относится как к силе, с которой надо считаться, без особого тепла и нежности.

Когда же стало принято детей любить и потребовалось, чтобы они в ответ любили, когда родители стали подавать детям знаки, что их чувства важны, - все изменилось, это другой договор. И если в рамках этого договора ребенка вдруг начинают бить ремнем, он теряет всякую ориентацию. Отсюда феномен, когда порой человек, которого все детство жестоко пороли, не чувствует себя сильно травмированным, а тот, кого один раз в жизни не так уж сильно побили или только собирались, помнит, страдает и не может простить всю жизнь.

Чем больше контакта, доверия, эмпатии - тем немыслимее физическое наказание. Не знаю, если б вдруг, съехав с катушек, я начала со своими детьми что-то подобное проделывать, мне страшно даже подумать о последствиях. Потому что это было бы для них полное изменение картины мира, крушение основ, то, отчего сходят с ума. А для каких-то других детей других родителей это был бы неприятный инцидент, и только.

Поэтому и не может быть общих рецептов про «бить не бить» и про «если не бить, то что тогда».

И задача, которая стоит перед родителями в том, чтобы возродить почти утраченную программу формирования здоровой привязанности. Через голову во многом возродить, ибо природный механизм передачи сильно поврежден. По частям и крупицам, сохраненным во многих семьях просто чудом, учитывая нашу историю.

И тогда многое само решится, потому что ребенка, воспитанного в привязанности, не то что бить, наказывать, в общем, не нужно. Он готов и хочет слушаться. Не всегда и не во всем, но, в общем и целом. А когда не слушается, то тоже как-то правильно и своевременно, и с этим более-менее понятно, что делать.

Что же такое физическое насилие?

Модели моделями, но давайте посмотрим теперь с другой стороны: что есть сам акт физического насилия по отношению к ребенку (во многом все это справедливо и для нефизического: оскорбления, крик, угрозы, шантаж, игнорирование и так далее).

1. Спонтанная реакция на опасность. Это когда мы ведем себя, по сути, на уровне инстинкта, как животные, в ситуации непосредственной угрозы жизни ребенка. У наших соседей была большая старая собака колли. Очень добрая и умная, позволяла детям себя таскать за уши и залезать верхом и только понимающе улыбалась на это все.

И вот однажды бабушка была дома одна со своим трехлетним внуком, что-то делала на кухне. Прибегает малыш, ревет, показывает руку, прокушенную до крови, кричит: «Она меня укусила!». Бабушка в шоке: неужели собака с ума сошла на старости лет? Спрашивает внука: «А что ты ей сделал?» В ответ слышит: «Ничего я ей не делал, я хотел с балкона посмотреть, а она сначала рычала, а потом…» Бабушка на балкон, там окно распахнуто и стул приставлен. Если б залез и перевесился, - все: этаж-то пятый.

Дальше бабушка мелкому дала по попе, а сама села рыдать в обнимку с собакой. Что он из всей этой истории понял, я не знаю, но отрадно, что у него будут еще лет восемьдесят впереди на размышления, благодаря тому, что собака отступилась от своих принципов.

2. Попытка ускорить разрядку. Представляет собой разовый шлепок или подзатыльник. Совершается обычно в моменты раздражения, спешки, усталости. В норме сам родитель считает это своей слабостью, хотя и довольно объяснимой. Никаких особых последствий для ребенка не влечет, если потом он имеет возможность утешиться и восстановить контакт.

3. Стереотипное действие, «потому что так надо», «потому что так делали родители», так требуется культурой, обычаем и тому подобное. Присуще дисциплинарной модели. Может быть разной степени жестокости. Обычно при этом не вникают в подробности проступка, мотивы поведения ребенка, поводом становится формальный факт: двойка, испорченная одежда, невыполнение поручения. Встречается чаще у людей, эмоционально туповатых, не способных к эмпатии (в том числе и из-за аналогичного воспитания в детстве). Хотя иногда это просто от скудости, так сказать, арсенала воздействий. С ребенком проблемы, что делать? А выдрать хорошенько.

Для ребенка также эмоционально туповатого оно не очень травматично, ибо не воспринимается как унижение. Ребенка чувствительного может очень ранить.

Вообще этот тип мы не очень хорошо знаем, потому что к психологам такие родители не обращаются, в обсуждениях темы не участвуют, ибо не видят проблемы и не задумываются. У них «своя правда». Как с ними работать не очень понятно, потому что получается сложная ситуация: общество и государство вдруг стали считать такое неприемлемым и готовы чуть ли не забирать детей. А люди реально не видят, из-за чего сыр-бор и говорят «чего с ним будет?». Часто и сам ребенок не видит.

4. Стремление передать свои чувства, «чтоб он понял, наконец». То есть насилие как высказывание, как акт коммуникации, как последний довод. Сопровождается очень сильными чувствами родителя, вплоть до измененного состояния сознания «у меня в глазах потемнело», «сам не знаю, что на меня нашло» и прочее. Часто потом родитель жалеет, чувствует вину, просит прощения. Ребенок тоже. Иногда это становится «прорывом» в отношениях. Классический пример описан Макаренко в «Педагогической поэме».

Не может быть сымитировано, хотя некоторые пытаются и получают в ответ лютую и справедливую ненависть ребенка в ответ. Отдельные особи еще и себя потом делают главными бедняжками с текстом: «Посмотри, до чего ты довел мамочку». Но это уже особый случай, деформация личности по истероидному типу.

Часто бывает на фоне переутомления, нервного истощения, сильной тревоги, стресса. Последствия зависят от того, готов ли сам родитель это признать срывом или, защищаясь от чувства вины, начинает насилие оправдывать и выдает себе индульгенцию на насилие «раз он слов не понимает». Тогда ребенок становится постоянным громоотводом для родительских негативных чувств.

5. Неспособность взрослого переносить фрустрацию. В данном случае фрустрацией становится несоответствие поведения ребенка или самого ребенка ожиданиям взрослого. Часто возникает у людей, в детстве не имевших опыта защищенности и помощи в совладении с фрустрацией. Особенно если они возлагают на ребенка ожидания, что он восполнит их эмоциональный голод, станет «идеальным ребенком».

При столкновении с тем фактом, что ребенок этого не может и/или не хочет, испытывают ярость трехлетки и себя не контролируют. Ребенка вообще-то страстно любят, но в момент приступа люто ненавидят, то есть смешанные чувства им не даются, как маленьким детям. Так ведут себя нередко воспитанники детских домов или отвергающих родителей. Иногда это психопатия.

На самом деле этот вид насилия очень опасен, так как в приступе ярости и убить можно. Собственно, именно так обычно и калечат, и убивают. Для ребенка оборачивается либо виктимностью и зависимостью, либо стойким отторжением от родителя, страхом, ненавистью.

6. Месть. Не так часто, но бывает. Помнится, был фильм французский, кажется, где отец бил сына как бы за то, что неусердно занимается музыкой, а на самом деле, - мстил за то, что из-за детской шалости ребенка погибла его мать. Это, конечно, драматические навороты, обычно все прозаичнее. Месть за то, что родился не вовремя. Что похож на отца, который предал. Что болеет и «жизнь отравляет».

Последствия такого поведения печальны. Аутоагрессия, суицидальное поведение ребенка. Если родитель так сильно не хочет, чтобы ребенок жил, он чаще всего слушается и находит способ. Ради мамочки. Ради папы. В более мягком варианте становится старшим и утешает, как в том же фильме. Реже — ненавидит и отдаляется.

7. Садизм. То есть собственно сексуальная девиация (отклонение). Вряд ли это новая мысль, но порка очень похожа символически на половой акт. Обнажение определенных частей тела, поза подставления, ритмичные телодвижения, стоны-крики, разрядка напряжения. Не знаю, проводились ли исследования, как связана склонность физически наказывать детей (именно пороть) и степень сексуального благополучия человека. Мне вот сдается, что сильно связаны. Во всяком случае, самые частые и жестокие порки наблюдались именно в тех обществах и институтах, где сексуальность была наиболее жестко табуирована или регламентирована, в тех же монастырских школах, частных школах, где традиционно преподавали люди несемейные, закрытых военных училищах и так далее.

Поскольку в глубине души взрослый обычно прекрасно знает, в чем истинная цель его действий, городятся подробные рационализации. А поскольку удовольствия хочется еще и еще, строгость усиливается все больше, чтобы всегда был повод выпороть. Все это описано, например, в воспоминаниях Тургенева о детстве с мамашей-садисткой. Так что, если кто с пеной у рта доказывает, что бить надо и правильно, и начинает еще объяснять, как именно это делать, да чем и сколько, как хотите, а у меня первая мысль, что у него проблемы на этой самой почве.

Самый мерзкий вариант - когда избиение подается ребенку не как акт насилия, а как, так сказать, акт сотрудничества. Требуют, чтобы сам принес ремень, чтобы сказал потом «спасибо». Говорят: «Ты же понимаешь, это тебе во благо, я тебя люблю и не хотел бы, я тебе сочувствую, но надо». Если ребёнок поверит, система ориентации в мире у него искажается. Он начинает признавать правоту происходящего, формируется глубокая амбивалентность с полной неспособностью к нормальным отношениям, построенным на безопасности и доверии.

Последствия разные. От мазохизма и садизма на уровне девиаций до участия в рационализациях типа «меня пороли — человеком вырос». Иногда приводит к тому, что подросший ребенок убивает или калечит своего мучителя. Иногда обходится просто лютой ненавистью к родителям. Последний вариант самый здоровый при подобных обстоятельствах.

8. Уничтожение субъектности. Описано Помяловским в «Очерках бурсы». Цель - не наказание, не изменение поведения и даже не всегда получение удовольствия. Цель - именно сломать волю. Сделать ребёнка полностью управляемым. Признак такого насилия - отсутствие стратегии. У Помяловского те дети, которые весь семестр старались вести себя и учиться хорошо и ни разу не были наказаны, в конце были жестоко пороты именно потому, что «нечего». Не должно быть никакого способа спастись.

В менее радикальном варианте, представленом во всей дисциплинарной модели, тот же Локк говорит буквально: «Волю ребенка необходимо сломить».

Чаще всего встречаются пункты 3 и 4. Реже 5 и 6, остальное еще реже. На самом деле 2 тоже, думаю, часто, просто про это не говорят, поскольку оно не выглядит проблемой и, наверное, ею и не является.

А вообще, по данным опросов, половина россиян используют физические наказания детей. Такой вот масштаб проблемы.

«Не хочу бить!», - что делать?

Бороться с «жестоким обращением с детьми» сегодня тьма желающих, а вот помогать родителям, которые хотели бы перестать «воспитывать» подобным образом мало кто хочет и может.

Я безмерно уважаю тех родителей, которые, будучи сами биты в детстве, стараются детей не бить. Или хотя бы бить меньше. Потому что их Внутренний родитель, тот, который достался им в наследство от родителей реальных, считает, что бить можно и нужно. И даже если в здравом уме и твердой памяти они считают, что этого лучше не делать, стоит разуму ослабить контроль (усталость, недосып, испуг, отчаяние, сильное давление извне, например, от школы), как рука «сама тянется к ремню». И им гораздо труднее себя контролировать, чем тем, у кого в «программе» родительского поведения это не записано и ничего никуда не тянется. Если им все же удается контролировать себя, - это здорово. То же относится к крику, молчанию, шантажу и так далее.

Итак, что же делать родителям, которые хотят «завязать»?

Первое - запретить себе фразы типа «ребенок получил ремня». Особенно меня передергивает от «ему по попе прилетело». Это языковая и ментальная ловушка. Никто сам по себе ничего не получал. И уж точно никому ничего от мироздания не прилетало. Это вы его побили. И под видом «юмора» пытаетесь снять с себя ответственность. Как кто-то написал: «он совершил проступок и получил по попе, - это естественные последствия». Нет. Это самообман. Пока вы ему предаетесь, ничего не изменится. Как только научитесь хотя бы про себя говорить: «Я побил (а) своего ребенка», -удивитесь, насколько вырастет ваша способность к самообладанию.

То же самое с фразами типа «без этого все равно нельзя». Не надо обобщать. Научитесь говорить: «Я пока не умею обходиться без битья». Это честно, точно и обнадеживает.

В той книжке, про трудное поведение, которую я цитировала, главная мысль такая: ребенок, когда делает что-то не так, обычно не хочет плохого. Он хочет чего-то вполне понятного: быть хорошим, быть любимым, не иметь неприятностей и так далее. Трудное поведение - просто плохой способ этого достичь.

Все то же самое справедливо по отношению к родителям. Очень редко кто ХОЧЕТ мучить и обижать своего ребенка. Исключения есть, это то, о чем шла речь в пункте 8, с оговорками - 6 и 7. И это очень редко.

Во всех других случаях родитель хочет вполне хорошего или, по крайней мере, понятного. Чтобы ребенок был жив-здоров, чтобы вел себя хорошо, чтобы не нервничать, чтобы иметь контроль над ситуацией, чтобы не стыдиться, чтобы пожалели, чтоб все как у людей, чтобы разрядиться, чтобы хоть что-то предпринять.

Если понять про себя, чего ты на самом деле хочешь, когда бьешь, какова твоя глубинная потребность, то можно придумать, как удовлетворить эту потребность иначе.

Например, отдохнуть, чтобы не надо было разряжаться.

Или не обращать внимания на оценки посторонних, чтобы не стыдиться.

Или убрать какие-то опасные ситуации и вещи, чтобы ребенку не угрожала опасность.

Или что-то превратить в игру, чтобы контролировать ситуацию весело.

Или сказать о своих чувствах ребенку (супругу, подруге), чтобы быть услышанным.

Или пройти психотерапию, чтобы освободиться от власти собственных детских травм.

Или изменить свою жизнь, чтобы не ненавидеть ребенка за то, что она «не удалась».

Привычка эмоционально разряжаться через ребенка — это просто дурная привычка, своего рода зависимость. И эффективно справляться с ней нужно так же, как с любой другой вредной привычкой: не «бороться с», а «научиться иначе». Не «с этой минуты больше никогда», - все знают, к чему приводят такие зароки, а «сегодня хоть немного меньше, чем вчера», или «обойтись без этого только один день» (потом «только одну неделю», «только один месяц»).

Не пугаться, что не все получается. Не сдаваться. Не стесняться спрашивать и просить помощи. Держать в голове древнюю мудрость: «Лучше один шаг в правильном направлении, чем десять в неверном».

И помнить, что почти всегда дело в собственном Внутреннем ребенке, обиженном, испуганном или сердитом. Помнить о нем и иногда, вместо того чтобы воспитывать своего реального ребенка, заняться тем мальчиком или девочкой, что бушует внутри. Поговорить, пожалеть, похвалить, утешить, пообещать, что больше никому не дадите его обижать.

Это всё происходит не быстро и не сразу. И на этом пути нужно очень друг друга поддерживать супругам, и знакомым, и просто всем, кого считаете близкими.

Зато, если получается, выигрыш больше, чем все сокровища Али-бабы. Приз в этой игре - разрыв или ослабление патологической цепи передачи насилия от поколения поколению. У ваших детей Внутренний родитель не будет жестоким. Бесценный дар вашим внукам, правнукам и прочим потомкам до не знаю какого колена.

Педагог-психолог, специалист по семейному устройству, лауреат Премии Президента РФ в области образования, автор книги «К вам пришёл приёмный ребёнок» Людмила Петрановская комментирует запрет усыновления российских детей в США и процессы усыновления в России и Америке.

Я понимаю, что все в пылу полемики, возмущены. Но защищать от клеветы американских усыновителей с помощью клеветы на наших — это перебор.

1. Неприятно все время видеть аргумент, что в семьях российских усыновителей за это время погибло в сто раз больше детей. Это неправда. Вот человек подробно разбирает.

Дети умирают и погибают много от чего: от болезней, погибают в автокатастрофах, тонут и т. д. И очень редко это происходит от рук усыновителей или по их прямой вине (преступной халатности, как в случае с Димой Яковлевым). Это единичные случаи, хоть у нас, хоть в Америке, хоть где. Причем в целом с усыновителями, опять же и у нас, и не у нас, такое случается реже, чем с обычными родителями. Что понятно, ведь сама процедура усыновления предусматривает некий отбор более мотивированных и ответственных.

Если сравнивать, то сравнивать надо со статистикой учреждений. Но ее вы нигде не найдете.

2. Сравнивать цифры американского усыновления и российского , делая вывод, что вот как у нас мало берут детей, не вполне корректно. В России усыновление — лишь небольшой процент всего семейного устройства, гораздо больше детей берут под опеку и в приемную семью. Именно наши граждане, не чужие, разобрали детей из того самого уфимского детдома, в котором было 400 сирот 10 лет назад. Так что не так уж наши граждане “не хотят”, просто этого все равно недостаточно. Нам были бы кстати сейчас и российские усыновители, и американские, да хоть марсианские. Лишь бы детей хорошо растили.

3. Не надо писать, что “американцы берут больных, а наши не берут” . Это неправда. И наши берут даже самых тяжелых, и американцы не все хотят больных. Другой вопрос, что ребенку-инвалиду там жить лучше и проще. И его родителям намного проще. Знаю много примеров, когда дети, за судьбу которых здесь было просто страшно, там очень хорошо реабилитировались и сейчас живут полноценной жизнью. Поэтому у нас берут, да. Но в сотни раз меньше, чем надо бы. Потому что растить ребенка-инвалида в России — это ежедневный подвиг, а героями поле не засеяно и не будет засеяно никогда.

Еще одно. Пожалуйста, не надо размахивать как кувалдой аргументом “А вот пусть они и возьмут” . Ни одному приемному ребенку не нужна такая мать, как Лахова и др. Растить травмированного ребенка — дело, требующее силы духа, внутренней целостности, определенной системы ценностей. Такое решение должно вырастать у человека из сердца. Упаси Господи сейчас начнется пиар-акция “депутаты ГД разбирают сирот”. Им же что — им велят — они возьмут. Наймут няньку и запрут в отдельной квартире. А потом скажут, что он психбольной и по-тихому сплавят в ПНИ. Не надо этого.

И идея Прохорова дать денег тем россиянам, кто возьмет детей, не успевших попасть в США — плохая идея. Никакие 50 тыщ баксов вырастить такого ребенка не помогут. А люди демонстративные и нестабильные набегут.

Для того, чтобы детей разбирали, нужна система семейного устройства. И еще система профилактики сиротства. Кампаниями, взятием на “слабо” и деньгами это не решить.

Следующий вопрос — иностранное усыновление как таковое . Это довольно сложная проблема. Это палка о двух концах в условиях коррупции: одни дети спасаются, другие правдами и неправдами задерживаются в Системе, чтобы был выбор “товара” для тех усыновителей, которые вовсе не за инвалидом приехали. В свое время Алексей Рудов делал такие диаграммы по регионам, на которых было очень видно, что где больше иностранного усыновления, там больше детей в детдомах. По этой причине я, например, всегда отказывалась от любых проектов и предложений, связанных с иностранным усыновлением — знать не знаешь, во что вляпаешься и потом не отмоешься.

В начале 2000-х эта коррупция была на низовом уровне: опеки, регоператоры, директора дд. Потом независимое усыновление прикрыли, остались только “аккредитованные агентства”. Как уж там определяется, кого аккредитовывать и сколько это стоит, я не в курсе – оно все ушло куда-то в верхние эшелоны. Однако, судя по тому, что для конечного клиента цена выросла, обороты там меньше не стали. Именно борьба за этот рынок и стоит за большинством “инициатив” про иностранное усыновление, кроме последней. Эта идет с самого верха, и тут уж таким мелким мафиям придется заткнуться.

При этом тем самым американцам, которые готовы брать самых тяжелых детей, стало гораздо сложнее в последние годы, ибо независимое (более дешевое) прикрыли, а они обычно люди небогатые, это – верующие, многодетные семьи. Зато для менеджеров-трудоголиков, вроде того, что забыл ребенка в машине, это не проблема. И потому их “удельный вес” вырос среди общего потока и процент именно инвалидов среди усыновляемых за рубеж детей уменьшился после отмены независимого иностранного усыновления.

Поэтому мое отношение к иностранному усыновлению такое: либо сделать его намного свободнее, и дать иностранцам разобрать детей . Это если мы понимаем, что наше государство заниматься сиротами не хочет и/или не может.

Другой вариант: запретить иностранное усыновление вовсе, но ПОСЛЕ или хотя бы в процессе серьезной реформы системы защиты прав детей-сирот , предусматривающей мощное развитие семейного устройства и ликвидацию традиционных сиротских учреждений, прежде всего, домов ребенка. Это если государство сиротами заниматься готово, но вот коррупцию победить не знает как.

Или средний вариант, который я предлагала когда-то:

В общем, если бы я могла, я бы сделала такую многоходовку.

1. Фиксируем в список всех детей в учреждениях, на данный момент имеющих инвалидность (это нужно, чтобы не навешивали диагнозы, см. пункт 2).

2. На три года ЗАКРЫВАЕМ все иностранное усыновление. Исключение — дети из списка, а также их братья и сестры вместе с ними.

3. Для тех иностранных усыновителей, которые готовы взять детей из списка, организуется подготовка и медицинское обследование НА МЕСТЕ и ЗА СЧЕТ ГОСУДАРСТВА. Их жилищные условия пусть обследуют тамошние муниципальные службы и пришлют результаты.

4. Если люди все прошли и ребенка увозят, им и ребенку компенсируется проезд и проживание здесь. Вариант — не сразу, а через год или три, если все нормально.

5. За три года реформировать систему учреждений для особых детей, создать и развить систему их семейного устройства в России.

Этот вариант и сейчас мне кажется самым разумным, может быть, стоило бы добавить детей старшего возраста.

Или украинский вариант: только дети старше пяти лет, братья-сестры вместе, не менее года простоявшие в базе. Последнее важно: у нас собирают “липовые” отказы от детей, которых кандидаты в усыновители и в глаза не видели (по закону иностранное усыновление возможно после отказов российских кандидатов). А год в базе — это год в базе, легко проверить.

То, что продвигал все это время Астахов: отмена независимого иностранного усыновления при сохранении его в принципе — самых неудачный и повышающий взяткоемкость (для того и делалось?). Напомню, что до начала разборок с Америкой, все двигалось в эту сторону, не далее как в июле этого года ТЕ ЖЕ САМЫЕ депутаты так же дружно проголосовали за соглашение со Штатами об усыновлении. К этому времени Дима Яковлев был уже год как мертв и всех все устраивало.

Систему “контроля” за этими семьями также делали как мощную кормушку, обеспечивающую неограниченное количество загранпоездок чиновникам — деток проверять, не обижают ли америкосы. Кому надо, те запросто все проверяли без всяких бюджетных денег и “систем контроля” — о чем и рассказал бывший красноярский губернатор Зубов, которого можно послушать Только цифры в конце он приводит, как и многие, не имеющие отношения к действительности.

Все это время тема всячески использовалась для политпиара, для набора политических очков в глазах глубоко виктимной публики, которая от ментальной картинки “наши сильные мудрые правители защищают сироток от злобных америкосов, которые едят детей” привычно счастливо обтекает, ведь это такая спасительная возможность защитить сознание от реальности. От понимания того, кто и кого ест на самом деле. И каково твое личное место в этой пищевой цепочке.

И вопрос последний: так что же делать, не только же говорить?

Во-первых, это тот случай, когда как раз очень даже нужно говорить. Говорить о проблеме, о детях, о том, что с ними происходит, как это все устроено. О том, сколько их — чтобы реально представлять масштаб. Потому что когда говорят — миллион, то остается только лечь и умереть. А когда узнаешь, что 120 тысяч, и что это хоть и жутко много, но в несколько раз МЕНЬШЕ, чем уже живет в российских приемных семьях (всех форм устройства), и что достаточно было бы увеличить устройство всего раза в полтора, одновременно во столько же уменьшив поток отобраний и отказов, то становится понятно, что проблема решаема. При желании.

В лице Системы мы имеем дико дорогостоящий самообман общества, за довольно большие деньги — наши с вами деньги — дети годами мучаются, а потом вырастают нежизнеспособными. Это важно понимать, осознавать — в деталях и подробностях. Когда критическая масса людей решит, что этого быть не должно и не будет, это изменится, так или иначе, мытьем или катаньем. Так всегда бывает.

Поэтому: если не знаете — узнавать, хоть это и больно. Если знаете — распространять информацию. Не связываться с троллями — их не переубедить, а разговаривать терпеливо и вежливо с теми, кто просто не знает, не думал об этом, некритично воспринимает что-то. Брать за пуговицу родных и знакомых. Формировать общественное мнение.

Со своей стороны беру обязательство — сейчас, в период более свободных дней января, регулярно писать об этом, о том, почему все так, как есть, почему это плохо и как это можно изменить. Давайте дискутировать не только о тех детях, которые смогут или не смогут уехать в США, а обо всех детях, которые сейчас лишены семьи или могут ее лишиться. Пишите, задавайте вопросы, я буду постепенно отвечать, коллеги помогут.

Во-вторых, конечно, протестовать против принятия закона. Просто из этических соображений. Продолжать информационное давление. Участвовать в акциях. Придумывать новые способы.

В-третьих, продавливать изменения. Сказали, что мы сами должны позаботиться о своих сиротах? Ловим на слове. Только попробуйте теперь нам ныть, что денег нет на развитие семейного устройства или еще про что. Продай свой дворец — разукрупни все детские дома. Как раз хватит.

Кстати, вопрос о том самом дневном приюте коллеги вчера подняли на круглом столе с руководством и он оказался вполне решаемым. Надо только перестать относиться ко всему этому как к погоде и карме.